О том, как принималось решение, ставящее точку в истории СССР, корреспонденту «Времени новостей» в Минске Ольге ТОМАШЕВСКОЙ рассказал участник тех событий, тогда спикер парламента Белоруссии Станислав ШУШКЕВИЧ.

-- Мы собрались 7 декабря 1991 года в Вискулях (охотничья усадьба, расположенная в центре Беловежской Пущи. В 1950-е годы в Вискулях был построен комплекс зданий, где отдыхали и работали руководители Советского Союза. -- Ред.), чтобы обсудить вопросы поставок нефти и газа на Украину и в Белоруссию. Денег у нас тогда не было, а кредит никто не давал. Надо было договориться на переходный период, чтобы не замерзнуть зимой. Вячеслав Кебич, который тогда возглавлял правительство Белоруссии, убедил меня пригласить Бориса Ельцина, чтобы поговорить с ним об этом по-советски, по-старому.

Мне удалось договориться с Ельциным о визите во время обсуждения в резиденции «Ново-Огарево» под Москвой очередного варианта союзного договора, предложенного Михаилом Горбачевым. Он предложил переименовать СССР в конфедерацию, а на место Политбюро поставить президента, но больше в предложенном им документе не было ничего нового.

Во время обсуждения я сказал, что мне неудобно будет докладывать белорусскому Верховному совету такой вариант. Ельцин тоже сказал, что договор никуда не годится. Горбачев обиделся и ушел с заседания. Он привык к Политбюро и считал, что все должны его слушать. Узбекский президент Ислам Каримов говорит: ну что ж, Борис Николаевич и Станислав Станиславович, вы нас поссорили с Михаилом Сергеевичем, теперь идите и мирите. И мы с Ельциным пошли. Тогда я его пригласил. А потом мне Кебич сказал, что и украинский лидер Леонид Кравчук хотел бы в нашей встрече поучаствовать. Ельцин не возражал. Правда, когда я в шутку спросил, не пригласить ли и Горбачева, он ответил: «Если Горбачева позовешь, я не приеду».

-- Как получилось, что, обсуждая вопросы поставок газа, вы пришли к необходимости денонсации союзного договора?

-- Очень быстро стало понятно, что экономические проблемы невозможно решить без политического определения, кто есть кто. В первый вечер, 7 декабря, мы поговорили буквально полчаса, когда возник вопрос, согласны ли мы подписаться под фразой, что СССР как геополитическая реальность и субъект международного права прекращает свое существование.

-- Получается, что решение о прекращении существования СССР было принято спонтанно, за какие-то полчаса...

-- Не совсем за полчаса. Я успел обсудить этот вопрос и с Ельциным, и с Кравчуком еще до приезда в Вискули. Это был день разговоров о том, к чему мы стремимся. Вопрос о распаде СССР назревал, но до встречи в резиденции никто прямо не говорил о необходимости констатировать тот факт, что Советский Союз уже практически развалился. Толчком к этому послужил августовский путч 1991 года. После этого страна стала неуправляемой, появилось много опасностей, о которых тогда мы, правда, не говорили. Уже потом я понял, что мы, судя по всему, предотвратили югославский вариант.

Принципиально вопрос о денонсации союзного договора был решен в узком кругу, где присутствовали главы государств, премьеры, российский госсекретарь Геннадий Бурбулис и главы МИДов. Потом мы призвали министров и объяснили, что надо оговорить все остальные вопросы.

-- О каких вопросах идет речь?

-- Распадалась ядерная страна, а оружие было расположено помимо России на территории трех субъектов. Мы решили оговорить этот вопрос отдельным соглашением. Договорились также, что границы будут открыты для граждан и информации. Все 14 пунктов соглашения мы принимали только консенсусом. Это было непросто, нужно было избежать неоднозначных трактовок. Было многократное отбрасывание этих статей в рабочую группу и возврат их обратно. И мы не трогали следующий пункт, пока не заканчивали с текущим. Ни одна статья соглашения не была подписана в первозданном виде. Мы их сокращали, объединяли, изменяли, дорабатывали.

-- Сколько времени это заняло?

-- Подписание было в 16 часов, а обсуждение началось после раннего завтрака, наверное, еще до девяти утра. Так что часов семь на это ушло наверняка, и это при том, что за ночь была сделана заготовка. Я подписывал соглашение первым, в соответствии с алфавитным порядком стран. Мне казалось, что это нехорошо...

-- Нехорошо в смысле субординации?

-- Да, советская ментальность давала о себе знать. Там все были опытные государственные деятели, по меньшей мере члены политбюро ЦК республик и даже кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС. А я стал спикером всего за несколько месяцев до встречи в Вискулях. Я очень смущался, что мне придется подписывать первым.

-- А страшно вам не было?

-- Никакого страха почему-то не было. У меня было упрямство и опыт заключения хоздоговоров на выполнение научно-исследовательских работ, причем, как правило, с военными, которые всегда пытались сформулировать жесткие требования за скромные деньги. И надо было отстаивать разумные подходы. Здесь было то же самое -- торг был неуместен.

К тому же я был хозяином, мне надо было присмотреть, чтобы все были устроены. Там были три роскошные резиденции, самая роскошная досталась Ельцину. Практически в такой же разместили Кравчука, а третью я не стал занимать, думая, что нам удастся привлечь Нурсултана Назарбаева (президент Казахстана. -- Ред.) к этому делу, и поселился в очень хорошем коттедже. Я сам впервые в этой резиденции был.

-- Впервые?

-- Да, раньше не было поводов. Я вообще не знал толком, что там такое. Конечно, до этого я ходил с рюкзаком и палаткой по Беловежской Пуще, но резиденция была чем-то далеким и недоступным.

-- Почему Назарбаев так и не приехал?

-- Когда мы уже были готовы подписаться под этой фразой, встал вопрос: что же получается, ребята, у нас как будто сговор славянских республик? Ельцин предложил пригласить Назарбаева, который как раз летел в Москву. Я Кебича позвал и говорю: «Вячеслав Францевич, делай что хочешь, ищи казахский флаг, чтобы встретить Назарбаева как подобает». Обеспечили воздушный коридор, это тоже было непросто. Все нашли, связались с самолетом Назарбаева. Он пообещал прилететь. Но после, уже из Москвы, сообщил, что технические неисправности самолета не позволяют это сделать.

А несколько лет назад Михаил Горбачев рассказал в телеинтервью, что пообещал Назарбаеву место председателя Верховного совета СССР, если он не полетит к нам. До интервью Горбачева я об этом не знал. На самом деле хорошо, что Назарбаев не прилетел. Потом он не раз говорил, что не подписал бы соглашение. Только этого нам не хватало -- если бы он отказался, нам не удалось бы денонсировать союзный договор. А так все встало на свои места естественным образом.

-- Осознавали ли вы в тот день масштаб этого решения?

-- Честно говоря, у меня не было никакого чувства исторической значимости, величия или переживаний по поводу кончины этого монстра. Все эти чувства в меня вбили позднее. Тогда я просто считал, что мы делаем нормальное дело, которое должно оздоровить обстановку на советском пространстве.

-- А сейчас у вас есть ощущение «кончины этого монстра»?

-- Де-юре это абсолютно точно: 8 декабря -- дата смерти СССР (в переданном в тот же день журналистам соглашении говорилось: «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». -- Ред.). Но де-факто, по-моему, он еще сотню лет будет существовать, особенно в ментальности. У моей бабушки, которая умерла в 1964 году, была монархическая ментальность. А сегодня у старшего поколения -- советская ментальность. Старики как будто не осознают, что СССР прекратил свое существование. У них советское чувство справедливости подменяет понятие законности, они постоянно ищут правды у начальства. Но молодое поколение все это воспринимает совершенно иначе. Для моей внучки, которой 12 лет, понятие СССР не более чем часть истории. Подобным образом когда-то для меня, а я родился в 1934 году, историей была российская монархия.

-- Какое у вас было самое яркое впечатление дня подписания соглашений?

-- Когда я в тот день, 8 декабря, на машине возвращался в Минск, то начал раздумывать о том, что подписал международное соглашение и теперь оно вступает в силу. Белоруссия обязана его выполнять, но мне еще предстоит поставить перед Верховным советом вопрос о ратификации. Всего три месяца назад меня избрали спикером на волне энтузиазма, поднявшейся после августовского путча. Мне стало казаться, что как бы я ни представил соглашение, его все равно завалят и мои дни на посту спикера сочтены. Но когда я начал говорить с депутатами, был сильно удивлен. Все поздравляли, одобряли. Я этот вопрос сразу на голосование поставил, и был только один голос против...

-- Ваше имя сейчас ассоциируется с Беловежскими соглашениями...

-- После недавних ракетно-ядерных демаршей Северной Кореи стали вспоминать о другом моем решении. Сразу после подписания Беловежских соглашений я заявил, что Белоруссия безо всяких предварительных условий и компенсаций немедленно выведет со своей территории ядерное оружие -- как стратегическое, так и тактическое. Оружием, которое тогда было на территории Белоруссии, можно было стереть с лица земли весь цивилизованный мир. Здесь располагалась 81 ракета с ядерными боеголовками, девять из них были с самыми современными разделяющимися боеголовками.

Когда-то я изучал тактику как старший лейтенант и твердо знал, что первый превентивный удар в случае конфликта наносится по скоплениям средств связи -- а мы имеем таковые -- и по ядерному оружию. То есть Белоруссия является первой целью для ядерного удара. И в случае конфликта в мире больше не будет ни Белоруссии, ни белорусов. А вот этого мне очень не хотелось. К счастью, будучи на посту спикера, я подписал все соглашения по этому вопросу.