Две стенки, выкрашенные в служебные цвета, одна застеленная больничным бельем лежанка на переднем плане. Три женщины в белой униформе. В фонограмме периодически возникает гул пролетающих над госпиталем вертолетов -- медсестры поднимают головы вверх, но никто к ним с небес не спустится. На сцене больше никто не появится -- в течение часа женщины будут предоставлены самим себе. То есть это спектакль в течение часа. Так-то ясно, что женщины здесь живут уже очень долго -- так долго, что все их взгляды, движения, взаимоотношения привычны и друг друга они ничем не способны удивить.

Начальница средних лет, две ее более молодые подчиненные. Тирания, естественно возникающая в замкнутых коллективах, доведена до абсурда: не угодившая начальнице медсестра сама отправляется за перегородку биться головой о стену (слышны глухие удары) и возвращается со здоровенным кровоподтеком на лбу. Впрочем, начальница и прямыми воспитательными мерами не брезгует -- выведя подчиненную за ту же перегородку, она ее с удовольствием сечет (наказанная появляется затем с изрезанной спиной). При этом это не то чтобы спектакль ужасов -- скорее этакая мрачноватая клоунада: и зловещая мадам, и покорные ей тетки гротескны в каждом своем проявлении.

Все предыдущие спектакли Йо Стромгрена (его театр считается «театром танца», но все работы -- на грани пантомимы и клоунады; периодически в них звучит речь, но на тарабарском, выдуманном языке) были поставлены только на мужчин и только о мужчинах повествовали. О том, как сильный пол стремится к лучшей (иллюзорной) жизни в чужих странах («Там»), о том, как вдохновенно творит собственные фетиши («Дань танца искусству футбола»). И «Госпиталь», в котором работают только три актрисы, на самом деле оказался спектаклем о мужчинах. О том, как они на мужской взгляд женщинам необходимы.

Потому что без них -- летающих где-то там на вертолетах -- дамы готовы биться головой о стенку и трахаться друг с другом, прикрываясь от зрителей дверцей шкафа с медикаментами. А еще выкрадывать ключ от шкафа с сильнодействующими препаратами и глотать их горстями, с хрустом пережевывая таблетки (отлично сыграны физические последствия такого угощения: одна из медсестер становится совершенно не властна над своими коленками, при ходьбе они вывихиваются то внутрь, то наружу, и для того, чтобы не упасть, ноги приходится связать; так и ходит, еле перебирая стопами и заливисто смеясь). Без них возможно построение ложной иерархии (вот с этой туповатой начальницей во главе) и ложный же бунт против такой иерархии (когда, перепробовав все таблетки, медсестры восстают против начальницы и буквально начинают в нее плеваться). И каждая сценка, выписанная с клоунской яркостью, с замечательной физической точностью, ведет к естественному финалу: брошенные насовсем, забытые теми солдатами, которых они так ждут (база передислоцируется, и в качестве прощального «сувенира» так и не появившиеся мужчины сбрасывают дамам ящик с армейской формой; одна из медсестер переодевается и пытается говорить хриплым басом), тетки вытаскивают из шкафа мужские фотографии и развешивают их на стенке. Вот он, настоящий центр мира и смысл существования. Теперь медсестры (или просто сестры? или все-таки есть тут насмешливый взгляд в сторону Антона Павловича Чехова: вот ждали они все чего-то -- и полк ушел из города?), кажется, еще немного -- и узнают, зачем они живут. И чаемые чеховскими сестрами счастье и мир настанут на земле.