Массовому голоду 1932--1933 годов предшествовало пять лет большевистской политики коллективизации. В 1928--1929 годах советское правительство окончательно ставит крест на нэпе -- новой экономической политике, которая помогла в свое время вытащить страну из экономического коллапса Гражданской войны. В ноябре 1929 года Сталин печатает в «Правде» программный текст под названием «Год великого перелома», объявляющий политику массовой коллективизации села и кардинально меняющий отношение к крестьянам. Если в 20-х годах власть пыталась в той или иной мере наладить сотрудничество с селом (в частности, помимо налогообложения использовались и экономические методы получения продовольствия, например, обмен хлеба на промышленную продукцию), то с началом коллективизации большевики переходят к административным методам реквизиций.

Советскому режиму требовался хлеб: нужно было кормить растущее население городов, а также отправлять зерно на экспорт, чтобы получать валюту, необходимую для ускоренной индустриализации страны. Однако в конце нэпа в 1927 году из-за высокой стоимости промтоваров и заниженных цен на зерно высокий план по хлебозаготовкам был сорван, крестьяне просто не продавали свою продукцию. Что, видимо, и привело Кремль к идее массового превращения крестьян-единоличников в подневольных колхозников. Отнимать хлеб у фактически государственных колхозов было гораздо удобнее, чем выпрашивать его у частных хозяев.

На рубеже 20--30-х годов планы хлебозаготовок резко выросли, а особенно жестко изъятия хлеба проводились в урожайных черноземных регионах. Именно эти территории и станут «голодными степями» -- зоной массового вымирания населения. В черный список попали Украинская ССР, Поволжье, Северный Кавказ, юг Урала и Сибири, север Казахстана. Начались и мясозаготовки, проводившиеся столь же жестко. Из создаваемых колхозов подчас забирался практически весь хлеб, в том числе фуражный и семенной, изымалось даже зерно, выданное крестьянам в качестве оплаты трудодней. В среднем по СССР в 1928 году из крестьянских хозяйств забиралось всего 15% урожая, в голодном 1933-м -- уже более трети. Партийные и государственные начальники Украины, юга России, Казахстана всеми силами и средствами (в том числе и военными) обеспечивали выполнение этих нереальных планов.

Редкие жалобы начальства с мест на слишком резкий рост продовольственных заготовок в Кремле игнорировались, хотя риск возникновения массового голода руководители ВКП(б) прекрасно понимали. Однако на предложения снизить нормы сдачи зерна следовали такие ответы: «Мы большевики, и мы не можем отодвигать нужды государства ни на десятое, ни даже на второе место, это определено нашими партийными постановлениями» (Вячеслав Молотов, конец 1932 года). В результате этой человеконенавистнической политики голод в стране был предопределен.

Кроме того, вследствие коллективизации снизилась и урожайность, поскольку крестьяне не видели смысла в работе не на свою семью, а на колхоз и хлебозаготовителей. Скот, который полагалось отдавать на фермы, резали и продавали. В сочетании с увеличением изъятий продовольствия это буквально за несколько лет привело к тому, что самые зажиточные регионы страны превратились в бесхлебные. В 1933 году на селе начался страшный голод. Колхозы уже не могли выполнить план по заготовкам, но власть продолжала забирать последнее -- для города, экспорта, индустриализации.

В основных сельскохозяйственных районах юга СССР весной и летом 1933 года даже советскими статистиками отмечался резкий всплеск смертности. По подсчетам, опубликованным в 2003 году Центром демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, до и после пика голода ежемесячная смертность на Украине составляла около 50 тыс. человек, в РСФСР (данные включают чуть более половины регионов республики) -- порядка 150 тыс. человек. В июле 1933 года количество умерших на этих территориях России достигло 350 тыс., в УССР смертность за месяц превысила 450 тыс. человек.

Увы, но более-менее точных цифр общих потерь, вызванных голодом 1932--1933 годов, по-видимому, просто нет. Частично из-за того, что советская статистика более полувека старалась не поднимать эту тему и занижала данные, частично из-за сильной политизации вопроса в последние годы. Официальная украинская историческая традиция, сложившаяся в последние годы, объявляет голод 30-х годов кампанией, направленной на уничтожение украинского народа, что может провоцировать тенденцию к завышению цифр. Плюс к тому в статистике смертности от голода можно учитывать (или не учитывать) данные о сопутствовавших коллективизации репрессиях (часть крестьян была выслана, посажена, расстреляна), а также об эпидемиях, косивших ослабленных людей, что сильно влияет на общий итог. Различные историки, занимавшиеся вопросом смертности в то время, помещали цифры погибших в СССР от голода тридцатых годов в диапазоне от 2 до 12 млн человек. В упоминавшейся выше публикации ЦДЭЧ, где расчеты исходят из т.н. избыточного числа смертей, потери страны от голода в 1933 году оцениваются в 7,35 млн человек, из которых 4 млн приходятся на УССР, 2,3--2,4 млн -- на РСФСР и около 1 млн -- на Казахстан.

На невыполнение плана советская власть отвечала усилением репрессий. Умирающие с голоду села, не способные сдать требуемое количество зерна и мяса, рисковали подвергнуться полной блокаде. На Дону и Кубани, в других регионах вводилась практика «черных досок». Попавшее в долговую яму село блокировалось войсками, все наличное зерно изымалось, запрещалась всякая торговля. Эти санкции действовали вплоть до сдачи всего плана или до вымирания жителей.

На борьбу с попытками укрыть зерно от реквизиций был направлен и «закон семь восьмых» -- принятое 7 августа 1932 года постановление Совнаркома «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперативов и укреплении общественной (социалистической) собственности». Он, в частности, предусматривал расстрел даже за мелкое воровство. Второе название постановления -- «закон о колосках», означающее, что смертный приговор или десятилетний срок можно было получить даже за попытку подобрать оставшиеся на сжатом поле колосья пшеницы. По оценкам, на основании этого постановления были казнены или репрессированы десятки тысяч человек.

Еще одной мерой была тотальная паспортизация и введение института прописки в декабре 1932 года, что фактически превратило население СССР в крепостных. Отсутствие паспортов у крестьян не давало им возможности переехать из голодающих регионов в более благополучные города, поскольку любая проверка превращала беглеца без документов в правонарушителя. Впрочем, это не останавливало: люди всячески старались покинуть деревню и уйти в город, где умирали от голода прямо на улицах. Были, по-видимому, и случаи голодной эмиграции: в литературе упоминается уход нескольких сотен тысяч казахов от ненавистных колхозов в соседний Китай.

Коллективизация, массовые заготовки продовольствия и вымирание от голода крестьян черноземной зоны СССР стали ценой, которую большевики спокойно заплатили за индустриализацию страны и выполнение планов первой пятилетки. Это же резко подорвало сельское хозяйство России, Украины и Казахстана, поскольку выйти на экономический уровень нэповских двадцатых деревне удалось лишь в 1950-х годах. А в сознании наших дедов и прадедов ужасы этого голода сравнивались с бедами, принесенными стране Великой Отечественной войной.