Поскольку «Большая книга» славна в первую голову очень большими наградными суммами, с них и начнем. Итак, третью премию (скромный миллион рублей) получил Михаил Шишкин за роман «Венерин волос» (М., «Вагриус», 2005), вторую (полтора миллиона) -- Александр Кабаков за роман «Все поправимо» (М., «Вагриус», 2004), первую (три миллиона, то есть больше, чем сто тысяч долларов) -- Дмитрий Быков за книгу «Борис Пастернак» (М., «Молодая гвардия», 2005; серия «Жизнь замечательных людей»). Выбор не то, чтобы предсказуемый (в наших литературно-премиальных сюжетах угадать что-либо можно только случайно), но уж никак не ошеломляющей новизной либо дерзостью: награды получили лауреаты двух последних «Национальных бестселлеров» (Шишкин и Быков) и лауреат последней (по итогам 2004 года) экспертной премии имени Аполлона Григорьева (Кабаков). Я считаю быковскую биографию Пастернака не только огромной творческой удачей, но и книгой на редкость общественно полезной (она дает читателю реальный шанс приобщиться к миру великого поэта, воспринять урок истинной свободы, что всегда хорошо, а сегодня, по-моему, особенно важно). Мне нравится роман Кабакова, хотя и меньше, чем его же «Московские сказки» (конкурировавшие со «Все поправимо» в премиальном состязании, что кажется дурной ошибкой экспертного совета, формировавшего шорт-лист). Я по-прежнему думаю, что «Венерин волос» -- манерная и расчетливая «обманка», вполне соответствующая банальной мечте среднестатистического интеллектуала о пряном коктейле из «проблемности», «изысканности» и «трагизма». Мне искренне жаль, что за бортом остался лучший роман уходящего года -- «2017» Ольги Славниковой. Но дело не в моих пристрастиях -- выбор весьма пестрой Литературной академии (в коей состоят и литераторы, и журналисты, и бизнесмены, и общественные деятели, и много кто еще) не вошел в клинч ни с суждениями знатоков, ни с преференциями публики -- оказался репрезентативным, а потому и не предполагающим болезненных реакций.

Стало быть, все хорошо? Как говаривал герой русской сказки, хорошо, да не гораздо. Ибо кроме результатов есть процесс и есть контекст. О них и потолкуем.

В Литературную академию (она же жюри, члены которого были обязаны выставить пятнадцати соискателем баллы -- в диапазоне от нуля до десяти) входит около ста человек. Голосовать они могли как заочно (по почте или по факсу), так и очно -- передав бюллетень администрации коллег на своем единственном заседании (прошло в день вручения премий). Или даже после него -- вплоть до выхода соискателей на сцену. Эта гениальная задумка отозвалась трояко. Во-первых, не только пресса, а значит, и общество (никакой пресс-конференции не было вовсе), но и сами академики так и не узнали, сколько их проголосовало, а сколько уклонилось от исполнения обязанностей. (Не обязательно по своей воле; мне известно, что один из приглашенных в академию дал согласие работать, но не получил ни бюллетеня, ни набора подлежащих оценке книг. Вероятно, техническая накладка. Вопрос: единичная ли?) Во-вторых, подсчетом голосов занимались технические сотрудники. Не сомневаясь ни в их навыках работы с калькулятором, ни в корректности администрации премии (от которой счетоводы полностью зависимы), замечу, что такой «поворот темы» тайной остаться не может и неизбежно рождает «достоверные версии» о «разводках» и «подоплеках». (В кулуарах их звучало предостаточно.) Не проще ли было закончить прием бюллетеней на заседании жюри и сформировать из его членов (тоже умеющих пользоваться нехитрой техникой) счетную комиссию? Уж лучше «утечка информации» (хотя почему академиков надо непременно подозревать в болтливости? за пятнадцать букеровских лет ни один из судей до объявления вердикта не раскололся), чем мерцание сплетни. В-третьих, такой порядок подсчета (похоже, с ожиданием неких запаздывающих VIP-академиков) подпортил настроение собравшейся вовремя публике.

Центральный дом литераторов, может, и пуп как советской, так и постсоветской словесности, но его фойе не приспособлены для светских толковищ -- тесно, душно, того гляди, кого-то толкнешь или не удержишь бокал с шампанским. Ждать же (вновь долго) пришлось не только в фойе, но и в слишком большом для церемонии (а потому плохо заполненном) зале -- под вальсы и канканы, наяриваемые недешевым оркестром. Зато фотокоры получили счастливую возможность вдоволь поснимать... нет, отнюдь не писателей -- банкиров и сановников, сидящих на почетных местах.

Наконец улыбчивая девушка, старательно копируя ведущих телешоу, объявила, что у русской литературы -- большой праздник, и пригласила на сцену сопредседателей академии Даниила Гранина и Эдварда Радзинского, из речей которых следовало, что праздник-то праздником, но читают у нас «не то» и «не так». Затем Радзинский стал выкликать на сцену соискателей, а девушка с лирической «задушевинкой» зачитывать суконные аннотации их книг.

Далее случился сюрприз. Вызванный на сцену председатель Счетной палаты (он же президент Российского книжного союза) Сергей Степашин сообщил, что специальная премия (чья? кем учрежденная? имеющая ли денежную составляющую? -- история умалчивает) вручается Науму Коржавину (в шорт-лист входили его мемуары «В соблазнах кровавой эпохи»). Степашин напомнил о прошлом -- своем, чекистском, и Коржавина -- сталинского зэка и диссидента, выпихнутого из страны, и пообещал презентацию книги на Лубянке. Старейший поэт «шутку» предпочел не заметить, а за премию поблагодарил. Мне стало стыдно. За страну и ее либеральную общественность, которые до сих пор не удосужились почтить Коржавина Государственной премией или «Триумфом». За членов Литературной академии, которые не уразумели, что сперва в бюллетени надлежало ставить «десятку» Коржавину, а потом думать о всем прочем. За организаторов премии, которые, зная либо предвидя такой изгиб, придумали странный паллиатив. За коржавинских доброхотов (не думаю, что без них обошлось), которые столько лет спали, а тут -- случай представился! -- взялись радеть за правду. За фальшь, обволакивающую наши «добрые намерения».

Меж тем дошло до дела. Куратор отечественных книг Владимир Григорьев объявил, что «народное» (интернетовское) голосование назвало «большими книгами» «Золото бунта» Алексея Иванова, быковскую биографию Пастернака и сборник рассказов отсутствующей (получает итальянскую премию) Людмилы Улицкой «Люди нашего царя». Петр Авен и Александр Мамут открыли ларец, в коем таилось занявшее третье место в реальном конкурсе творение Шишкина. Глава агентства по печати и телекоммуникациям Михаил Сеславинский и директор телеканала «Россия» Антон Златопольский опорожнили ларчик имени Кабакова. Главное сокровище извлек на свет Радзинский. Вице-президент Альфа-банка Александр Гафин брал у лауреатов автографы -- подписи на документах, по которым они получат наградные. Цветы, музыка, речи... И «чудо встречи с истинно художественным словом».

Ибо после объявления каждого из лауреатов Александр Филиппенко зачитывал с листа фрагмент из премированного сочинения. Вдохновенно кривляясь, важно закатывая глаза, тупо ломая синтаксис, элементарно путаясь в словах... Всего пленительнее было услышать про «яйцо в селезенке» (в тексте Шишкина, как и в сказке, оно, конечно же, таилось в селезне), но и остальные загибы некогда блистательного артиста с репутацией умника-книгочея крепко брали за душу. Трогательная уверенность организаторов в том, что стоит отстегнуть маэстро пачку купюр, и он «выдаст», достойна столь же трогательной убежденности зарвавшегося эстрадника, что любое его вяканье будет принято с восторгом. Еще бы, он снизошел -- облагородил праздник русской литературы. Впрочем, и без Филиппенко сильно смахивающий на типовое мероприятие в районном ДК -- если, конечно, забыть о потраченных на это действо деньгах.

Говорят, что в новостных выпусках двух разных телеканалов Александра Кабакова упорно именовали КабаНовым. Сам не слышал, но почему-то верится. Как и в оголтелый спрос на поступившую в тот же день в продажу новую книгу Акунина. Как и в то, что «процесс» способен сильно подпортить собственные -- вроде бы радующие и обнадеживающие -- результаты.