При словах «Золушка» и «Россини» в уме возникают три живых образа -- Зара Долуханова с ее сказочным пением; спектакль театра Ла Скала, показанный Москве в 1974 году, в котором блистали Клаудио Аббадо (за пультом) и Лючия Валентини-Террани (на сцене); номинант «Золотой маски», екатеринбургская постановка из совсем недавнего прошлого -- 1998 года. Все остальные «Золушки» -- либо «там», либо в записи, в виде «консервов».

И амбиционная акция оперного продюсерского центра Classica viva (и прежде всего Михаила Фихтенгольца, мозга и движителя всех проектов) попала в самую точку слушательских ожиданий. Конечно, в оперной Москве нет ни Монтеверди, ни Рихарда Штрауса, но тоска по искрометному бельканто, может быть, ощущается острей всего.

К разгоревшейся мощным блеском модной московской звезде -- дирижеру Теодору Курентзису -- добавили семь отличных исполнителей из разных стран, большая часть из которых тоже звезды. К камерному оркестру Musica viva, еще неделю назад с блеском сыгравшему бетховенскую программу под руководством своего шефа Александра Рудина, добавили Камерный хор Московской консерватории под управлением Бориса Тевлина, грамотно озвучивший хоровую партию в «Боярыне Морозовой» Щедрина, также «поднятой» центром Classica viva. Получилась музыкальная бомба большой убойной силы, на которую слушатели ответили не менее убойными аплодисментами.

Курентзис по большей части оставался к музыке Россини строгим и даже холодным, он разделывал ее в белых лайковых перчатках немного свысока, и поначалу даже показалось, что опера «Золушка» категорически не подходит для концертного исполнения. Но высокомерная отточенность Курентзиса оказалась весьма уместной в сочетании с идиоматичностью, естественностью и артистическим блеском всех без исключения исполнителей, каждый из которых брал своим.

Пойдем по возрастающей. Сара Кэстл из Великобритании брала музыкантской хваткой и точным знанием каждого вокального коленца. Петербурженка Ольга Трифонова в невыигрышной роли злюки и завистницы не утратила природного обаяния и заставила публику выслушать свою запоздалую арию с глубочайшим вниманием. Итальянец Филиппо Мораче оказался усердно комикующим актером без большого вокала, но его натуральная идиоматика все равно удерживала роль недоброго Дона Маньифико на должном месте. Немыслимой красотой голоса в партии философа Алидоро блеснул англичанин Эндрю Фостер-Уильямс, и некоторые недочеты вокала не умалили его заслуг в создании целостной картины музыкального пиршества.

Анна Бонитатибус чеканит заглавную партию, как золотые монеты, ее голос красив, наряден и подвижен, как чудная райская птица. Но если не скрывать всех деталей, то отмечу, что в самом голосе и в самой артистке нет той особой женственности, того необъяснимого шарма, которые в первую очередь и должны делать безупречный вокал Золушки по-настоящему царским. Наслаждение победой к тому же оказалось у нее менее убедительным, чем сохранение чувства собственного достоинства в бедственной ситуации.

Комикование итальянца Паоло Бордоньи никак не затмило его феноменальный вокальный дар. К тому же это была вовсе не самовлюбленная игра, а какое-то по-мольеровски органичное чувство роли и сцены. А вокал так и вовсе оказался из ряда вон выходящим, Бордонья мял и растягивал звук, лепил из него пули и гранаты и вальяжно метал их в зал, закручивал такие пируэты, что даже пресловутая россиниевская скороговорка переставала быть дешевой штучкой для завлечения публики.

Но первым номером, представьте себе, прошел наш соотечественник по имени Максим Миронов. Выходит стройный высокий молодой человек с внешностью немецкого аристократа и с первой ноты одурманивает публику неправдоподобно роскошным голосом. Да-да, слово «красивый» тут никак не подходит. У этого голоса на верхних нотах загадочное золотистое сияние. На фоне безупречных фразировок, мягкого и вкрадчивого, слегка отстраненного, можно даже сказать задумчивого пения и пленительного итальянского языка роскошество голоса добивает публику. Недаром даже Курентзис в арии Рамиро с хором предельно оживился, на какое-то время влюбился в музыку Россини и исполнителей, дал интересные задания оркестру и вылепил кусок музыки самой высокой пробы.

Такая «Золушка» -- свидетельство постоянно идущей в Москве (наперекор рынку и дешевой антрепризности) нешуточной борьбы за подлинную столичность и высочайшее качество, которые только и могут сделать этот город музыкальной метрополией.