Удивительное дело -- Джорджо Стрелера нет уже почти десять лет, а его спектакли все еще приезжают к нам, причем не как музейные, а как живые. Они идут, будто в фантастических фильмах сигналы из космоса, -- мы их расшифровываем, примериваем на себя, думаем, что ответить, а планета, откуда они посланы, уже миллион лет как исчезла. Вот так несколько лет назад мы увидели легендарного «Слугу двух господ» из миланского «Пикколо-театра», потом оперу «Так поступают все» -- последнюю постановку великого режиссера. А теперь на фестиваль театров стран Европы, который проходил сначала на сцене Александринки, а потом в Малом театре, приехал спектакль середины 80-х «Счастливые дни». Двадцать лет назад эту пьесу Беккета Стрелер ставил для Джулии Лаццарини. И сейчас в спектакле, возобновленном Карло Баттистони, учеником режиссера, Винни -- женщину, врытую в землю посреди пустыни сначала по грудь, а потом по шею, -- по-прежнему играет эта знаменитая итальянская актриса.

«Счастливые дни», одну из самых трагических и безысходных пьес Беккета, ставят не так редко, главное, чтобы в театре была хорошая немолодая актриса. Вот только как ее поставить, чтобы спектакль, единственное содержание которого -- неумолчная болтовня женщины, наполовину торчащей из земли, отличался от другого такого же? Винни просыпается по звонку, роется в сумочке, приводит себя в порядок, славит сегодняшний удачный день, что-то говорит безмолвному и почти невидимому нам мужу, вспоминает юность и всякие пустяки, семейную пару, которая невесть сколько лет назад, проходя мимо, останавливалась поглазеть на нее. Потом звонок ко сну. Бог знает, сколько времени проходит, и во втором действии мы видим только ее голову, торчащую из земли. Снова звонок побудки, привести в порядок себя уже нельзя, поскольку руки ушли под землю, но есть еще воспоминания и оклики безмолвного, но еще живого Вилли, снова звонок ко сну, снова побудка. Пьеса, как черная дыра, в которую со свистом втягивается все. Взаимоотношения с Богом -- упование на него и ропот. Вера и безверие. Счастье от того, что есть еще жизнь, отчаяние от того, что она никак не кончится. Радость от того, что не покинул еще разум, и желание, чтобы он скорее угас. Бесконечное пространство, бесконечное время и страдание, которое не имеет ни начала, ни конца.

Кажется, первый раз мы увидели эту пьесу десять лет назад на Чеховском фестивале -- Винни в постановке Питера Брука играла его жена Наташа Парри. Поначалу она была настоящей француженкой, легкой, щебечущей, безмятежной: макияж, прямая спина -- всегда «в струне» и никаких грустных мыслей. Тут речь шла о том, может ли человек сопротивляться движению времени, которое движется лишь в одну сторону -- к смерти. И когда земля поднималась ей до самой шеи, воля к жизни уходила из Винни, уже не было ни тревог, ни надежд, хотя посеревшие губы продолжали машинально говорить, говорить... Она умирала до того, как приходила ее физическая смерть.

В прошлом году в филиале Пушкинского театра «Счастливые дни» поставил Михаил Бычков, и в нем Вера Алентова играла неожиданный русский вариант этой космически страшной пьесы. Винни, торча посреди пустыни, напоминавшей о постиндустриальной катастрофе, была клоунессой с кукольной пластикой, комическими ужимками и губками, смешно намазанными бантиком. А «Счастливые дни» превращались в «Старосветских помещиков», уверяя, что как бы то ни было, жизнь -- счастье, надо лишь любить и поддерживать друг друга.

В 1989-м году, сразу после смерти Беккета, Стрелер написал о своей постановке: «Не добавив в пьесу «Счастливые дни» ни единого слова, я подчеркнул оптимизм главной героини и ее желание «идти до конца». И прибавил, что Беккет уверял его, что «хотел бы видеть своих персонажей счастливыми, даже если они находятся в наихудших жизненных условиях». Но приехавший в Москву спектакль -- быть может оттого, что прошло уже 20 лет и пожилой актрисе сегодня жизнь видится иначе -- не показывал героиню счастливой. Но говорил о ее желании идти до конца.

Лаццарини торчала из горы песка, белого, будто снежный сугроб, а за ее спиной в огромном черном зеркале во всю сцену отражался зал Малого театра, туманные лица зрителей партера и ярусов. Все, что происходило с героиней, было и в пустоте, и среди огромного числа людей. И оттого почему-то сразу было понятно, что речь идет о старости. Винни в розовом вечернем платье с глубоким вырезом, в серьгах, бусах и причудливой шляпке была комильфо-- светская и как будто уверенная в себе. Но в том, как она прислушивалась к газетным объявлениям, которые читал Вилли: «требуется предприимчивый молодой человек, требуется расторопный мальчуган», как, ужасаясь, рассматривала в лупу неприличные картинки в журнале, как привычно, в который раз, говорила своему партнеру «если бы у меня хватило мужества быть одной...», сразу была видна старуха. И вся ее суета и щебет были попытками старой женщины симулировать деятельность, когда силы что-то делать еще остались, но уже непонятно, кому и зачем это нужно. «Так мало осталось занятий...» В сущности, только Вилли и давал смысл жизни старой Винни: она отправляла его отдохнуть, а сама ежеминутно дергала, нервничая, если он не отвечал на каждый зов, давала ему бесконечные советы, вспоминала старую любовь, тревожно размышляла, что будет, когда он уйдет.

Винни была сильнее мужа, постепенно впадавшего в прострацию, даже тогда, когда земля поднималась ей до самого подбородка. Звон, означающий начало следующего дня, звон, требующий отходить ко сну, звучал все чаще. Но сна не было, и каждый день бессмысленно тянулся перед ее глазами, вынужденными смотреть в одну точку. Бессилие наступало на Винни, но голова ее оставалась ясной. И в финале, когда звон становился непрерывным грохотом, несдавшаяся Винни начинала орать, перекрикивая его, не желая подчиняться и яростно сопротивляясь всасывающей ее земле и неизбежной смерти. Она шла до конца и была жива до самого конца.