Четыре одноактных балетика Мориса Бежара (от десяти минут до получаса), брошенные на московскую сцену горстью, на первый взгляд рассыпались в случайном порядке. Сначала показывают «Искусство быть дедушкой» (2004), затем «Адажиетто» (1981), после антракта «Не смерть ли это?» (1970) и «Вена, Вена, только ты» (1982) -- то есть хронология отставлена. Вечер, почти обреченный на то, чтобы превратиться в предъюбилейный (Бежар родился 1 января 1927 года), и уж в любом случае большинством зрителей воспринимаемый как некоторое промежуточное подведение итогов (не итогов творчества хореографа вообще, но итогов общения с ним отечественной публики -- труппа Бежара приезжает к нам раз в десять лет, и неизвестно, когда появится снова: это одна из самых дорогих компаний мира), специально рушит эту «итожащую» интонацию. Он не о величии, не о славной судьбе (хотя Бежар конечно же велик и судьба у него славная) -- он о ежедневном, будничном, никогда не завершающемся удовольствии от жизни.

Удовольствие от работы -- «Искусство быть дедушкой». Бежаровская труппа всегда была труппой очень молодой, остается такой и сейчас. И хореограф чувствует себя рядом с двадцатилетними артистами предком, динозавром. И с улыбкой ставит о том балет. Начинается он, между прочим, с того, что alter ego Бежара -- танцовщика в мрачном балахоне с прикрепленной к затылку театральной маской (этакий «великий хореограф», как представляет себе его публика) -- компания юнцов в пестрых трико просто расстреливает (в фонограмме соответствующие звуки). Все, достал! Они тут бегают, прыгают, крутят мимолетные романы, а он все притаскивает на себе балетный станок и с грохотом ставит на сцену. Работать, работать! Но в этой секундной сценке нет ни капли горечи -- именно потому что она мгновенна. Кому, как не Бежару, знать, как в балетном классе может промелькнуть ненависть, распластаться усталость, булькнуть болотом эгоизм. Но -- утверждает Бежар -- они дети. Их надо любить, их надо терпеть, надо радоваться, что они просто есть.

И «детский» быт нарисован любовно, подробно. Вот танцовщики, как совсем малышня, задумчиво пересчитывают пальцы у себя на руках и ногах. Вот с азартом плавают в лягушатнике (животом на полу), а вот, уже подростки, держат баланс на невидимой доске на гребне волны. Детям все дозволено -- даже открывать рот на сцене, и, выйдя поближе к зрителям, один из танцовщиков старательно, как поставленный на табуретку ребенок, выводит в полный голос песенку из «Риголетто» -- ту самую, про сердце красавицы, но с аккуратным, не понимающим смысла выражением лица. Alter ego, «дедушка» (Денис Васкез), закрывает уши -- но чадо не прерывается.

Они беспечные, яркие, готовые моментально подружиться и мгновенно поссориться (а для «дедушки» каждый разрыв -- всерьез, он отлавливает разошедшуюся парочку и соединяет их руки). И работа для них -- часть того же порхания, и когда удается загнать их к станку, они с удовольствием кидают батманы, уже забыв, что только что в мечтах расстреливали мэтра. А к мэтру приходит почтенная дама в старинной шляпке и так настойчиво уводит за собой. В программке она обозначена «бабушкой» -- но то, что рядом с Бежаром никаких бабушек нет, известно давным-давно. Имя настойчивой даме -- единственной способной оторвать хореографа от работы -- каждый может придумать сам.

«Не смерть ли это?» был поставлен 36 лет назад -- и спектакль, несмотря на название, так же светел. Он менее спокоен -- четыре дуэта более загадочны, более напряжены, более скрыты. Один танцовщик (Жюльен Фавро) ведет по очереди диалог с четырьмя балеринами (Карлин Марион, Катерина Шалкина, Рут Миро, Элизабет Росс) -- предполагается, что человек вспоминает трех знакомых ему женщин и никак не может понять, откуда он знает четвертую, самую настойчивую, самую сдержанную, самую опасную. Переплетения квинтета напоминают баланчинские -- и по-балачински строится композиция: утренний-подростковый дуэт, дневной-насыщенный, вечерний-опытный. Но меж ними -- диалоги с той, с которой будет диалог вечный. Это неудивительно -- балет был сделан Бежаром в честь Сьюзен Фаррелл, бывшей баланчинской примы. Без благословения влюбленного в нее пожилого худрука вышедшая замуж юная балерина была мгновенно уволена из New York city ballet и перебралась в Европу, к Бежару. И этот балет -- это как бы бежаровское пожатие плечами в адрес коллеги и соперника на мировой балетной сцене -- Баланчина: вот что за сила в этой женщине, неужели вы не видите, сэр? Неужели вы не видите, что не может быть никакой горечи -- можно лишь принимать и восхищаться? (Через несколько лет Фаррелл вернулась к Баланчину -- и ей посвящены все последние балеты мастера.)

И финальный «Вена, Вена, только ты» -- о том же самом. Вальсирующие пары из легендарных лет расступаются, освободив сцену для людей нашего времени -- замученных, нервных, отчаянно стремящихся найти контакт души или хотя бы рук. Кто-то кидается на соседа с ножом, кто-то вцепляется в плечо другу-любовнику -- но Иоганн Штраус перекрывает и Арнольда Шенберга и Альбана Берга, и сияние вальса возрождает мир. И становится понятно, что Бежар собрал эту программу из спектаклей разных лет, руководствуясь лично ему важной сейчас интонацией. Все девяностые он оплакивал мир с разрушающейся экологией и бесконечными войнами, поминал жертв СПИДа. В нулевые он снова готов поверить в то, что жизнь стоит того, чтобы жить. В момент сдачи номера в печать еще неизвестно, разрешат ли ему все-таки врачи сесть на самолет. Если да -- сегодня, на последнем гастрольном спектакле, его будет приветствовать Майя Плисецкая.