На фестивале к 100-летию Шостаковича прозвучала его Тринадцатая симфония «Бабий Яр» на стихи Евгения Евтушенко в исполнении Большого симфонического оркестра с Владимиром Федосеевым за пультом и Сергеем Алексашкиным в качестве солиста. Внушительная по размерам и едва ли не грандиозная по значению, звучащая в России довольно редко партитура 1962 года в пяти частях («Бабий Яр», «Юмор», «В магазине», «Страхи», «Карьера») на тексты более чем плакатные -- площадные снова не оставила публику равнодушной. Тринадцатая симфония до сих пор вызывает изумление, и в большой степени именно из-за текстов -- невероятных, прямолинейных, каких-то одновременно лихих и неловких, то словно глухих к собственному звучанию (такие вот рифмы: «Страхи -- старухи», «Житью -- тю-тю»), то вдруг удачно укладывающихся в плотные, квадратные смысловые штабели. «О русский мой народ,/ Я знаю,/ Ты по сути -- интернационален», «Он знал, что вертится Земля, / Но у него была семья», «Интернационал» пусть прогремит,/ Когда навеки похоронен будет/ Последний на земле антисемит», «Умирают в России страхи», «Это женщины России. Это наша честь и суд. И бетон они месили,/ И пахали, и косили... Все они переносили, все они перенесут».

Грандиозно-бытовые, грубо-величественные, как высеченные в скале нехитрые изваяния, слова благодаря Шостаковичу звучат симфонией, в свое время вызвавшей неоднозначную реакцию. Важно не только то, что она была под запретом, что Мравинский отказался играть премьеру, и мы до сих пор гадаем, по каким именно причинам. Важно, что ее гражданственность вызывает в том числе художественное изумление своим площадным покроем, сплавленным с изрядно софистицированной симфонической формой. И надо признать, что у Шостаковича эти тексты Евтушенко звучат едва ли не грубее, чем если читать их на бумаге, когда их собственный ритм вносит в шеренги реплик известную долю изящества. Но Шостакович абсолютно обессмертил их квадратный пафос, а сам в очередной раз сильно высказался на мучительные темы бытовым, парадоксальным в ситуации высокого искусства языком.

Слушать это все иногда жутко неловко, но партитура то отталкивает, то совершенно завораживает (как, например, хоровая псалмодия в «Страхах»), у нее поразительный, многозначный финал, какой в самом прекрасном сне мог только присниться, например, Альфреду Шнитке. И БСО снова показал, какая это удивительная вещь, Тринадцатая симфония, со своей гремучей актуальностью и неизбывным эстетическим парадоксом.

Сергей Алексашкин звучал не просто хорошо, но еще и аутентично, и Большой симфонический оркестр с хором Минина сделали все, чтобы звучание было стройным, внятным, доходчивым. Федосеев благополучно избежал совсем уж зашкаливающей напыщенности, не нагнетал тихих ужасов в медленной части («В магазине»), не слепил, не угрожал в «Страхах» и «Карьере». Пожалуй, исполнению чуть недоставало совершенства, где-то действующие лица чуть заметно расходились, где-то не спелись, где-то соло не идеально построились. Но во всем была не грандиозность хлесткой актуальности, а по-домашнему простоватая трепетность, придавшая симфонии новый, неожиданный, трогательный оттенок.