Театр «Русский балет» существует уже четверть века -- позавчера он отпраздновал свой день рождения. Постоянно театр живет в Кузьминках, а принадлежит вообще Московской области, но ради праздничного концерта был арендован Большой театр. И в течение трех часов «Русский балет» внушал зрителям, что он Большому самый близкий родственник.

Некоторое родство действительно есть -- Вячеслав Гордеев, возглавляющий областной театр два с лишним десятка лет, был в григоровичские времена одним из значимых премьеров в Большом театре, а во времена васильевские два года заведовал его балетной труппой (не расставаясь с «Русским балетом»). Но говорилось со сцены не только (и не столько) о том -- транслировалась мысль о родстве идеологий. Причем мимоходом, аккуратненько так, провозглашалось, что «Русский балет» -- он и есть наследник великого Большого театра (подразумевалось, что нынче сам Большой уж не велик).

Выглядело это так. Ведущими концерта, его комментаторами были сам Вячеслав Гордеев и Михаил Лавровский (еще один бывший премьер театра, также периодически произносящий речи о великом прошлом). Фрагмент из «Лебединого озера» -- и текст о том, что ставить его в Кузьминках помогала великая русская балерина Марина Тимофеевна Семенова. (Вот она на экране, а вот безымянная отважная девушка повторяет тот же текст на сцене). Пленка с танцующим Асафом Мессерером -- и фраза о том, что он тоже в чем-то способствовал «Русскому балету». Вот опять хроника -- пляшет дивный дурашливый Пан Шамиля Ягудина («нам удалось привлечь его к сотрудничеству»), и молодой человек выходит в той же партии. Родство подчеркивалось, патетически приподнималось, переливалось через край. От воспоминаний о балетных туфлях, что когда-то в школе подарил выпускник-Лавровский младшекласснику Гордееву (а это еще в семейную традицию вписанность, ведь Лавровский-то -- сын «того самого» Леонида Лавровского, создателя образцового советского драмбалета «Ромео и Джульетта»), до нераздельно перемешанных с семейной хроникой заветов Мессерера о хранении традиций русского балета: «Он был мужем Ирины Владимировны Тихомировой и просил меня о том же».

Естественно, что при таком раскладе современная хореография в театре не имеет права быть ярче классики или хотя бы чем-нибудь сравниваться с нею: величие не преодолеть. И Вячеслав Гордеев, сочиняя сам балетные миниатюры, видимо, старается, чтобы его не заподозрили ни в каких честолюбивых замыслах. Поэтому ставит нечто вроде «Океана и жемчужины» на музыку Дмитрия Араписа, где мужчина в голубом трико то прыгает над скорчившейся девушкой в белом (она катится по полу -- видно, это ее волны швыряют), то волочит ее по сцене, взявшись за руку и за ногу (отлив?), то надевает себе на талию (что вот тут уж имелось в виду, право, не скажу).

Меж тем вечер в целом нельзя назвать совсем уж неудачным -- было очень любопытно взглянуть на большой фрагмент вайноненовского «Пламени Парижа», восстановленный в «Русском балете»: ринувшиеся с трехцветным знаменем на Версаль французские крестьяне отплясывали с совершенной беспощадностью к себе, а их вождями стали работающая в English National Ballet Мария Кочеткова и новенький солист Большого Иван Васильев. Гости из голландского национального балета -- давно оставившая Мариинку Лариса Лежнина и танцевавший ранее в Македонии и Греции Алтин Кафтира -- сплели в хореографии Уэйна Иглинга сдержанную и печальную историю Тристана и Изольды, где отчаяние прорывалось в крохотных жестах, в четвертьповоротах головы. Но эти исключения из общего правила тоже работали на концепцию вечера, и работали точно: ведь и в советский Большой приезжали гастролеры. Иногда -- вписываясь ради любопытного нового опыта в отечественные патетические драмы, иногда -- привозя что-то незнакомое и невыразимо на общем фоне чужое. Перелистав фотоальбом, «Русский балет» доказал, пожалуй, что у него с Большим общие предки. А что сегодняшний день так различен -- так Большой отправился в живое путешествие, «Русский балет» остался в фотоальбоме. Теперь на нем появилась циферка «25».