На филармоническом фестивале, посвященном 100-летию со дня рождения Шостаковича, одновременно отметив и 140-летие Московской консерватории, Российский национальный оркестр сыграл изящнейшую программу, составленную из Первой и последней, Пятнадцатой симфоний композитора. Причем отменное изящество отличало не только программный замысел концерта, и лаконичный, и объемный (между датами написания симфоний -- 46 невероятных лет, обличительные постановления, высокие премии, премьеры и цензура, признание и неприятие), но и манеру, качество исполнения. За дирижерским пультом был Михаил Плетнев, услышать от которого Шостаковича -- это редкое везение. Для Плетнева он, кажется, не входит в круг самых исполняемых авторов. В прошлом сезоне, начиная юбилейные торжества, РНО играл Пятую и Девятую симфонии, которыми дирижировал Яков Крейцберг. В серии записей симфоний Шостаковича в исполнении РНО, выходящей в этом году, Плетнев записал только одну симфонию -- Одиннадцатую. Другие распределены между Владимиром Юровским и Яковом Крейцбергом.

Концерт с Юровским, с которым РНО сыграет Шестую симфонию, сюиту «Шесть стихотворений Марины Цветаевой», шесть романсов на слова японских поэтов и музыку к драматическому спектаклю «Гамлет», назначен на 13 октября.

И после высокой арочной конструкции, сыгранной во вторник с Плетневым, ясно, что оркестр не только находится в отличной форме, но и чувствует себя свободно в партитурах Шостаковича -- предельная перфекционистская ясность, которой Плетнев, как рентгеном, умеет просвечивать сочинения, скажем, Чайковского, Рахманинова, Сибелиуса, оказалась очень к лицу и Первой, и последней симфониям Шостаковича. Оркестр был практически всегда безупречен, все соло -- витиеватые, страстные, ломкие, пугливые и отчаянные, сыграны с отточенной экспрессией, не перехлестывающей через край. Кристально прозрачный баланс групп придавал звучанию симфоний какую-то хрупкость, особенно отчетливую в моменты строгих и ослепительных кульминаций.

В первой симфонии Плетнев не без удовольствия, кажется, подчеркнул ее нежнейший, пылкий экспрессионизм -- консерваторский диплом, принесший Шостаковичу немедленную громкую славу, звучал что твой Шенберг «просветленной ночью». Не рассыпающаяся конструкция цикла, легкая поступь, ведущая от Первой части через виртуозно шуршащее Скерцо и ласку медленной части к страшноватому финалу, удалась РНО абсолютно.

Пятнадцатая симфония, с ее россиниевским топотом в начале и вагнеровским стоном сожаления в конце, огромная, полистилистическая, вырастающая из модернистского бесстрашия и постепенно тающая в тишине, смотрелась не такой уж дальней родственницей игриво экспрессионистских мечтаний Первой. В исполнении РНО она звучала как форма, осознающая свою архаичность и актуальность и едва ли не стесняющаяся того и другого.

Сам Шостакович, считается, говорил, что не знает, зачем ввел цитаты в ткань своей последней симфонии, но не ввести не мог. В плетневском исполнении в исступленной необходимости значимых, откровенных высказываний автора, сказанных словами чужими и собственными, истонченными, подвешенными в пространстве, словно лишенными авторской интонации, не было ни малейших сомнений.