Вышел ежик погулять

«Времена года» Вивальди год за годом искушают хореографов -- тех из них, что стремятся непременно устроить революцию в искусстве. Понятно, что революция в пластике наиболее эффектно смотрится на фоне классической, «всеми узнаваемой» музыки, а с узнаваемостью Вивальди в эру мобильных телефонов могут соперничать только Моцарт и Чайковский. Только в последние десять лет: Николя ле Риш сделал на музыку «Времена года» «Калигулу» в Парижской опере, у нас же в отечестве -- Евгений Панфилов спектакль для своего «Балета толстых», Олег Игнатьев в Екатеринбургском оперном -- «Последний лист». Каждый и следовал музыке «сезонов», и спорил с ней, утверждая, что мир более драматичен, чем это казалось Вивальди. Анжелен Прельжокаж, в прошлом году также сочинивший «Времена года» и в минувшие выходные показавший его со своей труппой в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, спорить с классиком практически не захотел. Что странно.

Ведь с чего началась французская -- а затем и мировая -- слава этого албанца, родившегося и выросшего в Париже? С жестких перепевов, переложений спектаклей дягилевской антрепризы. С «Видения розы», пышущего жаром плотских страстей, с «Весны священной», где балетная труппа самозабвенно трахалась на зеленых пригорках. Затем он отправил Ромео и Джульетту в тоталитарное будущее, где приличных горожан защищают от пацанов из бедных пригородов совершенно эсэсовского вида охранники -- и по сцене ходили натуральные овчарки. И вот «Времена года», ставшие почти идиллией.

Восемьдесят минут чистой иллюстрации музыки. Это не значит, что Прельжокаж перед этой музыкой благоговел -- и возникавшие гигантские паузы, и вдруг всплескивавшие на сцене разговоры прореживали Вивальди. Но спектакль в целом был выстроен не по драматическим законам, а законам иллюстративным.

В верхних строках программки подряд два имени: «Хореография -- Анжелен Прельжокаж, хаосография -- Фабрис Ибер». Такое обозначение для своей работы придумал сценограф, на равных с сочинителем танцев создававший этот спектакль. Фабрис Ибер славен во Франции изобретением POFs -- «прототипов предметов в действии»; разросшиеся и мутировавшие повседневные предметы возникают в городской среде во время его выставок и перформансов. Дюжина POFs и оформила «Времена года»: под колосниками повисли изображения облаков, росчерки молний, и рядом -- гигантская кисть винограда, детская игрушка, чьи-то штаны. Эти штуковины в основном недвижно висели над сценой, но иногда начинали перемещаться. Менялись сезоны -- и просто лето приходило на смену весне, и возраст у людей менялся.

Это простенькое соответствие, безусловно, заложенное Вивальди, и стало основой спектакля. Этаких заметок о том, что вот есть время по-пляжному прыгать -- и есть время об этом вспоминать; есть время водружаться на высоченные шпильки -- и с облегчением ходить босиком. Спектакль складывается из эффектных картинок -- вот идет мужчина, на лице у него белая маска. К этой маске нос к носу приклеена другая -- и две женщины, сменяя и отталкивая друг друга, приспосабливают свои головы к этой маске, стараясь оказаться той единственной, что смотрит этому мужчине в глаза. А вот мужчина старается уложить на пол женщину, пристроиться сверху -- а она раз за разом сбрасывает его, и не то чтобы именно от него отбивается, но неконтролируемая моторность молодости превращает ее руки и ноги в подобие пропеллеров. Сценки сменяют друг друга, и чисто «человеческие» картинки перемежаются совершенно сюрреалистическими, когда спектакль начинает напоминать какой-то задумчивый скринсейвер -- то прокрадутся салатовые инопланетяне, то в финале выйдут гигантские ежи. Собственно, все о том, что с окончанием твоего личного путешествия (весна-лето-осень-зима) общая история не заканчивается -- ну вот, видишь, ежи погулять вышли. Прельжокажу сорок девять. Кажется, у него меняется сезон.