Владимир Луговской (1901--1957) и Дмитрий Кедрин (1907--1945) не знали славы. Луговского время от времени печатали -- при этом лучшие его стихи тонули среди проходных, а иные оставались в письменном столе. Понятно, что и сам поэт виделся одним из многих «цеховых» советской литературы. Стихи Кедрина до читателя почти не доходили (в послесловии дочери поэта к новоизданной книге цитируются впечатляющие документы: и палаческие внутренние рецензии, и отчаянные письма Кедрина). Советская идеологическая машина умела приводить к общему знаменателю «рожденных революцией» стихотворцев. Великий соблазн «нового мира» действовал на всех, так или иначе заставляя поэта приноравливать неповторимый голос к победительному оркестру. Луговскому и Кедрину было что приноравливать.

Оба были «мастерами». Оба знали толк в новейшей поэзии, но не испытывали тяги к радикальному эксперименту. Гумилев (воспринятый частью через Багрицкого и Тихонова), Бунин, Ходасевич (несколько «сцеженный», без отчаяния) -- общие ориентиры «советских акмеистов». Кажется, еще полшага -- и мы упремся в Симонова. Но почему-то не упираемся. Предвоенные поэмы Симонова о Суворове и Александре Невском («культурно» в общем-то сделанные) были востребованы, а стихи Кедрина о русской истории решительно системой отторгались.

И Луговской, и Кедрин оказались необходимы в шестидесятые, когда общество ощутило необходимость в «поэзии вообще», мыслящейся при этом как поэзия «разноголосая» и «мастерская». Важно, что «за нас» (а Кедрин и Луговской, конечно, были «за нас»), и важно, что не «самодеятельность», не рифмованные прописи. Трагическая судьба Кедрина (в 38 лет он погиб при «невыясненных обстоятельствах», и здесь трудно поверить в случайность) споспешествовала успеху посмертных публикаций. Белый стих и стилистическая раскованность «Середины века» заставляли увидеть в Луговском пропущенного новатора, а его репутация достойного человека и былая «затененность» усиливали эффект. Одержимые стихами мальчики шестидесятых наверняка до сих пор помнят наизусть куски кедринских «Зодчих» и «Приданого» и «Курсантскую венгерку» Луговского. В ту пору не только отроки восхищались этими поэтами. Со временем все больше отступающими в «историю».

Благодаря новоизданным книгам мы, пожалуй, впервые можем оценить масштаб трагедии, героями которых были Луговской и Кедрин. Трагедии, которая называется «нормальный поэт в тоталитарном мире». Гений выдержит все (пока его не убьют) -- в «сталинских» стихах Пастернака и Мандельштама жив дух свободы. Приспособленец приспосабливается (пока его не убьют) -- и здесь нет речи о поэзии. Луговской и Кедрин не просто писали стихи (подчас слабые, компромиссные, вымученные) -- они были поэтами. Дорогого стоит.