У режиссера Юрия Александрова (он, как и сценограф Георгий Цыпин, сделал для Мариинки немало спектаклей, но вместе они работали впервые) есть удивительный дар превращать в комическое все, к чему он прикоснется, потому ему лучше всего удаются буффы и оперетты. В операх-драмах александровский комизм приобретает гиньольный оттенок, и в самых трагедийных местах публика не знает, плакать или смеяться, -- то в «Семене Котко» в сцене расправы немцы появятся в космических скафандрах, поливая сцену из огнеметов-водометов, то историю «Поругания Лукреции» рассказывает не античный хор, а бежавший из гетто еврей с золотой фиксой, то в «Мазепе» сошедшая с ума Мария носит в мешке куски тела казненного отца. И так всегда -- откровения с трэшем вперемешку. Кажется, что под высоковольтным напряжением александровской фантазии летят все предохранители вкуса. И не только у режиссера.

«Мазепа» был предложен Валерию Гергиеву «Метрополитен-опера» (в Нью-Йорке премьера состоялась в марте). Так вот когда Георгий Цыпин показал заказчикам первые макеты, разразился скандал -- директора «Мет» никак не ожидали, что в опере Чайковского ключевыми словами окажутся «донос», «пытка», «казнь», а из них будет выведен «культ личности» гетмана-генералиссимуса.

В интервью Цыпин признавался, что был даже рад переделать макеты, максимально изгнать политику и сделать историю вневременной. Мол, борьба за власть всегда одинакова -- и 300 лет назад, и 70 -- и все повторяется: месть рождает месть, бывшие друзья становят палачами, а потом и жертвами, молох истории равнодушно перемалывает людские судьбы. Что было в первом акте солнцем, обернется кровью, а в финале станет пеплом. Может, для американцев этот сюжет и стал абстрактным, неким туземным «экзотическим приключением» (Financial Times), но для отечественного зрителя политика никуда не делась, все недвусмысленно, хоть профиль вождя на заднем плане снабжен не только трубкой, но и оселедцем.

Спектакли Александрова всегда балаган, но дозы китча в «Мазепе» близки к смертельным. Дело не в том, что действие перенесено в другую эпоху -- поместье Кочубея превратилось в ВДНХ с откормленным скотом и счастливыми позолоченными крестьянами, пардон, колхозниками с фонтана Дружбы народов. Потом эти ожившие гипсовые фигуры обратятся в труху и пыль, а гордые кичливые казаки, наоборот, окаменеют навечно. Вульгарны не идеи, от них дух захватывает, вульгарен конечный результат -- режиссера опять понесло. Если ревность -- то пусть Мария найдет чулочек мазеповской пассии и трясет им перед носом любимого, если мечты о власти -- то в шкафчике приготовлена шапка Мономаха, если казнь -- то полная расчлененка, гипсовые головы катаются как мячи, и если безумие -- то конструирование ребеночка из человеческих обрубков. Режиссер увлечен сверхидеями, концептуальным переосмыслением целого, акценты переставляет, но артисты при этом топорно двигаются, не знают чем занять себя, ходульно воздевают руки и неуклюже падают ниц. И большая романтическая опера, которой, вероятно, хотели придать остросовременное звучание, смотрится худшей пародией на саму себя.

Чайковский ведь тоже неровен в «Мазепе», сцены-откровения перемежаются проходными среднеоперными страницами, но Гергиев страстно достает из партитуры максимум возможного. В лирических дуэтах он бережно выращивает каждый оркестровый подголосок, в сцене казни испепеляет контрастами динамики, в шумном «Полтавском бою» есть не только упоение, но и отчаяние. А колыбельная, которой заканчивается опера, превращается в какой-то изматывающий психоделический трип, который заставляет публику забыть, что через 20 минут закроют метро. Но если для Гергиева «Мазепа» -- это четырехчасовая поэма о чувствах, то для Александрова -- лишь повод для перформанса.

Следствия очевидны: насколько хор звучал мощно и стройно (хормейстер Леонид Тепляков), настолько играл нелепо и убого. Николай Путилин многие годы числил партию Мазепы своей коронной, но на этот раз звучал бледнее Эдема Умерова, который пел второй спектакль. Лариса Дядькова, кочубеевская жена со стажем, была по-прежнему убедительна и актерски, и вокально, ее дублера Елену Витман лучше с ней даже не сравнивать. Достойно звучали Виктор Луцюк и Олег Балашов в партии Андрея. Марию старательно пели Татьяна Павловская и Виктория Ястребова, хотя тем, кто слышал в этой партии Ольгу Гурякову, не хватило гибкости интонации.

Из двух «Мазеп», имеющихся теперь в мариинском репертуаре, новый спектакль смотрится, конечно, авангарднее пыльной постановки 1950 года, где все реалистично и почвенно. Но, несмотря на вызывающий декор и идеологическую надстройку, он недалеко от нее ушел.