Открывшаяся на днях в московском Музее изящных искусств выставка посвящена 400-летию великого голландца, прозревшего в искусстве те же грандиозные и опасные в своей бесконечности перспективы познания души человеческой, что в философии прозрел Декарт. Сделанная великолепными специалистами музея Вадимом Садковым и Наталией Марковой выставка -- удачный пример того, как вопреки небольшому бюджету можно организовать экспозицию масштабную и интересную прежде всего для профессионального сообщества. Сформулированная Вадимом Садковым идея -- показать мастера в свете его контактов с учителями, коллегами, учениками и последователями.

Этот образ всемирной отзывчивости Рембрандта срежиссирован с большим вкусом и особой ученой элегантностью.

Так материал и собирали -- всем миром. Основа -- коллекция московского ГМИИ, где хранятся шесть живописных шедевров мастера и немалый фонд его гравюр и рисунков. К рембрандтовскому собранию ГМИИ добавили шесть живописных шедевров. Пять портретов (среди которых великая «Флора» первой половины 1650-х годов; складки ее светлого хитона прячут все немыслимые щедроты тональной живописи -- перед такой колористической маэстрией сняли бы шляпу и Веласкес, и Рубенс) привезли из Метрополитен-музея в Нью-Йорке. Еще один поздний автопортрет, изумляющий своей стилистикой, будто предвосхитившей весь раненый XX век, пригласили из музея Гране в Экс-ан-Провансе. И вот свет «планеты Рембрандт» согревает на выставке то искусство, что часто несправедливо обходят вниманием, -- искусство единомышленников гения. Для выстраивания максимально полного и убедительного контекста картины приглашались из многих российских хранилищ, в числе которых Эрмитаж, Нижегородский, Серпуховской, Воронежский, Рязанский музеи. И получилось очень хорошо. Наконец-то у нас появилась возможность сопоставить и сличить творения мастеров всего ближнего круга Рембрандта, в котором пребывают и амстердамский учитель мастера Питер Ластман, и коллега по мастерской, друг молодости Ян Ливенс, и любимые ученики самого Рембрандта Карел Фабрициус, Ян Викторс, Фердинанд Бол, Самюэль Хогстратен... И не в том дело, что большинство работ учеников хороши, но не гениальны. А в том, что через рифмы пластические, сюжетные, иконографические начинаешь вживаться в ту великую эпоху, выстраивать биографию Мастера внутри артпроцесса, для нас почти неведомого, неизвестного. И тогда творчество самого юбиляра понимаешь более тонко и сложно.

Вот один из очевидных примеров. В первый период творчества Рембрандт любил представлять сюжеты Священной истории как многофигурные сцены с обилием велеречивых подробностей и обстановочной экзотикой. Собранные вместе картины единомышленников голландца радуют как раз обилием многофигурных композиций на библейские сюжеты. И когда весь этот корпус работ изучаешь, несомненным становится вывод о том, что живопись того времени была очарована и заворожена театральными действами, мистериями -- очень эффектными, патетическими, яркими, поражающими экзотической бутафорией и каким-то щемящим сердце простодушием. На картинах Рембрандта и мастеров его круга участниками событий Священной истории или античной мифологии становились разряженные в парчу и атлас подмастерья, служанки, подруги и друзья. И скуластые кудрявые парни, которых Рембрандт запечатлел в качестве натурщиков, из картины в картину путешествуют в образе деревенских ангелов с одолженными у площадного театра бутафорскими крыльями. А Венерой запросто становилась прачка или коровница. Ведь, по словам поэта Андриеса Пелса (1631--1681), «отвислые груди, словно вывихнутые руки, следы от корсета на животе и от чулочных подвязок на ногах -- все должно быть точно изображено, иначе Природа не будет довольна». Усвоить, понять, восхититься этими уроками протестантской этики и эстетики можно, сделав визит к Рембрандту и его «сочувственникам».