Воскресным утром в Центральной клинической больнице в Москве на 81-м году жизни умер Григорий Чухрай -- один из тех режиссеров, благодаря которым термин «советское кино» войдет в историю не с «минусом», а с жирным «плюсом» на полях.

В нашем послевоенном кино был недолгий период, когда оно по-настоящему, без скидок было частью кино мирового. Вторая половина 50-х годов, несколько имен, несколько фильмов -- «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Тихий Дон», «Судьба человека». Дух тирании уже выветрился, а большой стиль ненадолго задержался.

Оттепельное кино, как мне кажется, никогда не поднялось до духа высокой трагедии, который жил в первых фильмах Чухрая. Его дебют «Сорок первый» (1956, спецприз Каннского кинофестиваля) -- это не просто революционная драма, это новая степень свободы. Оказывается, врага-белогвардейца можно не только уничтожать безжалостно и беспощадно, но и любить трепетно и отчаянно. Эта степень свободы может быть и не так плакатно выражена, как в «Сорок первом», но тем ценнее ее присутствие в самой ткани кинематографического повествования. Вспомним «Балладу о солдате» (1959): в жизни героя, отпущенного с фронта в краткосрочный отпуск, две девушки -- одна ждет его в родной деревне, а со второй он знакомится в военном эшелоне по дороге домой. Это, между прочим, свобода выбора. Кому еще из советских героев дозволялось не то что любить, но хотя бы думать о двух избранницах?

Два первых фильма Чухрая остались его лучшими творениями. Ни «Чистое небо», ни тем более поздние работы классикой не стали. Но сетовать на судьбу не стоит: за неполные пять лет Чухрай в своих фильмах сказал так много и так веско, что сумел едва ли не в одиночку вытащить советское кино из трясины «малокартинья» и идеологического заказа.

Говорят, к старости человек приобретает то лицо, которого заслуживает. Чухрай часто мелькал в кинохронике 60-х годов: на втором Московском кинофестивале он получал награду за «Чистое небо», а на третьем был председателем жюри и настоял на вручении главного приза «8 1/2» Федерико Феллини. На старых кадрах можно увидеть человека безусловно талантливого, энергичного, боевого, но, уж простите ради бога, не склонного к размышлениям о тонких материях. В старости он выглядел по-другому. Уроженец Мелитополя превратился в настоящего аристократа. Художественная мудрость его ранних фильмов стала мудростью человеческой. В его взгляде ощущалась и спокойная ирония, и вдумчивая проницательность, и неколебимая порядочность. Образ художника-классика обрел завершенность. Таким мы его и запомним.