За кражами следует следствие, за следствием -- выводы. Можно, конечно, приставить милиционера к каждому хранителю -- никто, правда, не доказал чистоту помыслов служителей порядка. Можно проверять в пробирной палате пробы на каждом драгоценном экспонате каждый день -- но потребное число хранителей и перевозок лишь увеличит опасность для сокровищ. Можно просто запереть все, никого не пущать -- но тогда возникает опасность, что высшие силы все тайно вывезут и продадут. Как и во всяком процессе, полицейские меры приводят к худшему. Например, после участившихся краж в РГАЛИ каждый раз ужесточают правила работы с материалами. В первую очередь для пользователей. То, что и раньше никогда не выдавали кому попало, в последние года три при новом руководстве РГАЛИ получать стало еще сложнее -- даже тем, кого сотрудники, отработавшие годы, знают наизусть (а новые лица появляются здесь не очень часто). Исследователям все чаще предлагают пользоваться микрофильмами -- хотя многие рукописи и надписи на рисунках и при работе с оригиналом с трудом расшифровываются. Как и в других архивах и музеях, существуют и полностью закрытые (и не только на законных основаниях) фонды, материалы, с которыми годами, иногда десятилетиями работают только сами сотрудники. А уж если внутри учреждения находится некто лично заинтересованный в публикации каких-либо материалов или надеющийся их пристроить по дружеским или финансовым резонам знакомым и родственникам, никакому самому известному исследователю их не выдадут. Скажут, что фонд не описан, закрыт или еще что-нибудь придумают. И что в этом фонде делается, не узнаем мы никогда -- нет описи, не проставлены номера, нет и разговора.

Малая доступность фондов удобна не только милиционерам и уборщицам. Политика «не пущать» не просто тормозит развитие науки, мешает публикациям, но и создает прекрасные возможности для недобросовестных людей: если предметы вдруг не попадут на знаменитый аукцион, как это случилось с рисунками Чернихова, их отсутствие может вообще никогда не обнаружится, особенно если на нужном месте тихо-мирно лежат бумажки с верно проставленными номерами и отдаленно соответствующим наименованиям документов содержанием. Вот ведь и черниховский фонд наверняка проверяли год назад, когда проводилась сплошная сверка личных фондов в связи с открывшейся кражей рукописей Блока, фотографий Чехова и Чайковского.

Считается, что изготовление копий и сплошные отказы в выдаче способствует сохранности документов. Но они же создают благодатную среду для расхитителей, понимающих, что оригинал документа никогда не будет выдан в читальный зал, не попадет в руки к квалифицированному знатоку, а значит, хватятся его лишь при следующей проверке, которая когда еще будет. И смотреть на бумажки при этом будут не специалисты, отлично знакомые с предметом своих многолетних исследований (будь то бумаги Булгакова, Крученых, Татлина или тот же Чернихова), а люди, способные сверить лишь номера и количество листочков, -- ведь тех, кто одновременно знает почерк Чехова и может читать рукописи Шостаковича, не сыщешь. Халтурно сделанные копии, которые подложили в черниховский архив, вполне способны убедить проверяющих -- не призовешь же на каждую многотысячную сверку экспертов из самых разных областей. Исследователь, вызывающий для своей работы самые разные материалы, оказывается естественным контролером -- при этом совершенно независимым и потому опасным для расхитителей. А за ним самим -- не беспокойтесь -- уже следит камера в читальном зале. Расслабиться не позволят жесткие порядки пользования архивом. Да и сам специалист после каждого знакомства с документами должен оставлять подпись на специальном листе пользователя да еще и в огромной амбарной книге при входе. Кроме того, он заинтересован в том, чтобы даже тень не коснулась репутации -- из архива выгонят навечно, а ведь для большинства профессия, которой овладевают долгие годы, -- смысл жизни и способ существования.

После кражи в Эрмитаже прозвучали громкие призывы сократить число выставок, заняться хранением. Безусловно, сохранность экспонатов -- задача важная. Но ведь и выставки являются тем самым внешним контролером. Вопреки убеждению почтеннейшей публики, на выставке почти невозможно что-то подменить -- слишком много глаз. Известно о дерзких кражах в экспозиционных залах и подменах в хранилищах, никто пока не сталкивался с подменами во время выставок. Пламенные выступления бывшего заместителя председателя Счетной палаты г-на Болдырева с телевизионных экранов -- это глас народа, не слишком верящего в то, что один черный квадрат можно отличить от другого. На самом же деле значительная часть подделок ловится натренированным взглядом -- не обязательно даже специалиста -- при желании может натренироваться и Болдырев. В отличие от довольно закрытого процесса экспертизы по залам выставок ходят многочисленные знатоки предмета, которым между собой договориться -- все равно, что тем же политикам сесть рядом в чистом поле. В процессе же передачи экспонатов их каждый раз описывают с подробностями, которые воспроизвести почти невозможно. Это не значит, что выставки -- дело безопасное, другое дело, что закрытые фонды опаснее вдвойне. Особенно при нынешней постановке музейного и архивного дела, когда низы -- в том числе отвечающие за несметные сокровища хранители -- буквально нищенствуют, руководство живет совсем неплохо, а посетители и тем и другим кажутся досадной обузой.

Безнадежная оторванность от внешнего мира дополняется весьма сложными отношениями внутри стареющих на глазах коллективов -- бывает, что сидящие в одной комнате хранители не разговаривают между собой дольше, чем многие из нас живут на этом свете, конфликты могут решаться разными способами, в том числе и опасными. Сочетание драгоценностей в руках и пустых карманов, близость к великим именам и несметным сокровищам не всякая психика выдерживает, но единственная известная автору попытка уволить опасного для экспонатов сотрудника по причине душевного нездоровья, подтвержденного серьезным диагнозом, провалилась -- человека восстановил суд, не считающий музей местом, связанным с повышенной опасностью. Денег на зарплаты нет -- при этом количество работающих в наших музеях приводит в изумление зарубежных коллег: первый вопрос любого из них, попадающего в служебные помещения, -- почему так много, второй -- почему они пьют тут чай. Конечно, не везде дела обстоят так плохо, -- есть музеи с климатом поздоровее, порядками почетче, зарплатами повыше -- но появляются такие не благодаря жесткой воле руководства и целенаправленной селекции, а будто сами по себе.

В чем состоит руководство Министерства культуры, почему не меняют очевидно не справляющихся со своими многочисленными обязанностями директоров музеев и по каким критериям изредка назначают новых -- тайна сия велика есть. Однако ясно, что здоровая обстановка в коллективе, предпочтение личных отношений профессиональным качествам и хорошее обслуживание публики, читателей и зрителей не являются одним из требований к начальникам. В результате негативного отбора музеи и архивы покидают профессиональные и жесткие хранители, не умеющие мириться с унижениями, скандалами и ничтожной зарплатой. Других набрать трудно -- если четверть века назад попасть на работу в ГМИИ имени Пушкина, например, было немногим проще, чем полететь в космос, то теперь туда зазывают объявлениями. Многочисленные сообщества плохооплачиваемых искусствоведов -- не слишком здоровая и очень закрытая среда, которой вряд ли пошло на пользу многолетнее величание сотрудников музеев едва ли не последними святыми на великой Руси. Увы, ни нищета, ни традиции не являются залогом честности.