До 29 августа в Манеже продлится выставка «РГАЛИ представляет: Дмитрий Шостакович. Симфонический век», сделанная, как явствует из названия, Российским государственным архивом литературы и искусства при участии целого списка серьезных организаций -- от Министерства культуры и массовых коммуникаций РФ, Московского Дома фотографии и Архива Шостаковича в Москве до Российского государственного архива кинофотодокументов и Музея кино. Куратор -- Оксана Дворниченко (она же автор DVD-ROM «Дмитрий Шостакович. Документальная хроника», который уже успел собрать внушительное количество международных призов и экспонируется в Манеже в качестве интерактивной части проекта). В подготовке выставки принимала участие Ирина Шостакович -- вдова композитора. Все вместе -- заявка на крайне детальное и подробное, наукоемкое и строгое исследование аудиовизуальной документации, касающейся творчества композитора, со дня рождения которого скоро исполнится сто лет.

Действительно, выставка получилась очень насыщенная, красивая, детальная и без экспозиционного глянца. Даже по-своему шероховатая. Она звучит. (Дать возможность услышать эпоху, как Шостакович слышал собственную музыку, перед тем как ее записывать, -- всю партитуру целиком, уже оркестрованную -- было одной из задач авторов.) Она течет то плавно, то вдруг вспучивается, завихряется, не выдерживая хронологии. Она создает густой и отчетливый образ героя и атмосферы его «симфонического века».

Другой вопрос, что образ Шостаковича в отличие от многих других образов великих никак не лакирован культурой. Глянцевого Шостаковича не существует. Скорее этот образ представляет собой арифметическую сумму фрагментов и версий, претендующих на относительную полноту, но фатально отрицающих одна другую. «Сумбур» -- вот слово, вписанное в культуру рядом с именем композитора. И это не только печально известная правдинская статья «Сумбур вместо музыки», но и звучание века, видимый глазом вектор судьбы и личности.

В этом смысле выставка следует внутренней силе сумбура, скорее поддаваясь ей (и ярко ее иллюстрируя), нежели преодолевая нажимом структуры. Только начало экспозиции предлагает некую логику экспонирования документов -- за визуальностью советского авангарда (работы Климента Редько, автолитографии Бориса Кустодиева «Революционный Петроград», фотографии Эля Лисицкого с юношей и девушкой, слившимися в революционном экстазе до степени сросшихся лицами сиамских близнецов; кадры из киноработ Дзиги Вертова и фотопортреты самого Вертова, сцены из «Клопа» в постановке Мейерхольда и портреты самого Мейерхольда) через «Окна РОСТА» Маяковского следует пышная, строгая, хоровая визуальность 30-х годов. Стройные ряды. Самолеты, пароходы, люди, львы. Фрагмент из Шостаковича: «Наша партия с таким вниманием следит за ростом всей музыкальной жизни нашей страны. Это внимание я ощущаю на себе в течение всей моей творческой жизни». Постепенно все начинает множиться, путаться; документы 50-х соседствуют с материалами 30-х, а фотопортреты Хрущева и Брежнева -- всего в нескольких шагах от Шостаковича в пожарной каске с обложки американского журнала военных лет и афиши кинофильма «Овод» (Шостакович сочинял к нему музыку). Между всеми этими отрывками грандиозной эпохи -- фотографии самого Шостаковича (с семьей, с Мейерхольдом, с Утесовым, в военном госпитале, на фоне портрета Сталина), фрагменты партитур, кусочки текстов. Эпоха Шостаковича огромна, и огромен он сам, вмещая весь этот ужасный сумбур, даже тогда, когда он предстает в форме грандиозного порядка. Выставка дает почувствовать это очень остро, и в качестве увертюры к основным празднованиям, которые пройдут осенью, она звучит сильно и выразительно.