Значит так. Юрий Грымов снял кино с «беспрецедентным для России звуком», «прекрасным изображением» и «эффектным дизайном». Это самоопределение -- цитаты взяты из пресс-релиза фильма. В этом же пресс-релизе взрослый вроде бы человек Юрий Грымов всерьез рассуждает: «Кино -- это прежде всего зрелище... Работать должно все: от актера до самой незначительной на первый взгляд подробности. Я не знаю, увидит ли кто-нибудь, что окровавленная тряпка в руках Петра похожа на вынутое из груди сердце. Но для меня это важно». Это о форме. Что касается содержания, то тут степень глубокомыслия и вовсе зашкаливает: «Человек тоже создан по Образу и Подобию, но кто упрекнет эту подделку в неподлинности?» Или: «Каждый из нас -- экземпляр чьей-то коллекции». Эти откровения, интересные разве что подростку в стадии гиперинтеллектуальности, щедро звучат и в тексте картины, на удивление многословной. На пресс-конференции Грымов сказал, что кино для него -- это прежде всего живопись, поэтому в фильме есть сцены, где на протяжении двадцати минут никто не произносит ни одного слова. Зато все остальное время текст валом валит. На фоне бесконечной смены натюрмортов, в которых тела и лица актеров перемешаны с попугаями, бабочками, лягушками, часами, пирожными, рыбами, пузырьками и прочей бутафорией. Видимо, по Грымову, идеальный кинематограф -- это слайд-фильм с закадровыми комментариями. Причем всего должно быть много -- крови, похожей на краску для автомобилей, искусственных фаллосов, игрушечных санта-клаусов, девушек-красавиц с длинными кудрями и псевдофилософских парадоксов. И пусть бы, но почему-то из всех возможных визуальных образов Юрий Грымов выбирает самые заезженные и расхожие. То же и с текстами: чем загадочней и кудрявей пытается выразить себя автор, тем более банальные слова звучат. Он пугает, а нам не страшно. Он цитирует, а нам кажется, что подражает. Он завлекает, а в зале зевают.

Грымов в личном общении в сто раз забавней и ярче, чем его произведения. Сам он считает, что фильм соответствует его «представлению о публичном воплощении своих мыслей». С мыслями у него не очень, и, наверно, по-хорошему, не стоило бы торопиться с их публичным воплощением. Потому что, как признается сам автор, он просто «делал фильм о том, что было у него в голове на тот момент». А в голове у него, простите, каша. Которую он на публику и вываливает. Не переваренной.

Вообще-то, в публичных извержениях нет ничего особо притягательного. Но хуже всего, что в поисках нового языка наш модернист и не догадывается, что у любого высказывания есть структура. В фильме «Му-му», на мой взгляд малоудачном, но более вменяемом, где-то на заднем плане маячил сюжет повести Тургенева. Искаженный, замусоренный, неосознанно спародированный, он все-таки служил неким каркасом. Теперь у Грымова нет никаких ограничений -- не повесть же Левана Варази за таковые принимать. И Грымова несет в даль неоглядную.

Да, нашлись люди, которые дали ему денег. В том числе и в Госкино. (Грымов говорит, потрачено полтора миллиона долларов; по фильму кажется, что меньше, но большая часть, возможно, ушла на рекламу.) Какая-то американская компания собирается прокатывать фильм в Европе. Всякое бывает. Но как представишь себе череду кинозалов, где сидят люди и рассматривают этих рыб в бассейнах, говорящих воронов, лица актеров в нашлепках бутафорских ссадин, становится мучительно скучно. А Грымова жалко. Ведь талантливый мог получиться художник, если бы его кто-нибудь научил, что за пределами его собственной личности лежит большой мир, перед реальностью которого имеет смысл склониться. Быть смиреннее и скромнее. На четвертом десятке уж точно пора.