Аркадий Исаакович Райкин за свою жизнь много кем побывал. Лаборант Охтинского химического завода, выпускник Ленинградского театрального техникума, актер местного ТРАМа, лауреат 1-го Всесоюзного конкурса артистов эстрады, киноактер, конферансье, художественный руководитель театра миниатюр... И на сцене он, мастер мгновенного перевоплощения, сменил, наверное, сотни образов. Но никакие маски не могли скрыть главного -- он был создателем и непревзойденным мастером жанра, который так и назывался: Райкин. Это, конечно, совсем не та нередкая и привычная мания актерского величия. Еще в самом начале творческого пути сам артист ясно осознал, «сколь опасно может быть истолкована формула «я в предлагаемых обстоятельствах». «Самым увлекательным и трудным», по его собственным словам, представлялось Райкину «существовать на сцене так, чтобы и в образе находиться, и непосредственный контакт со зрителем поддерживать». Ему это удавалось как никому другому. Но все равно никакой грим, никакие приклеенные бороды и брови, гигантские кепки и несусветные парики, накладные носы и пенсне не могли скрыть человека, который за ними таился. Все прекрасно знали, с кем имеют дело. И не на «исполнителя эстрадных миниатюр» смотрели -- на Райкина. Его воспринимали вполне по-семейному, и это неудивительно: своей феноменальной популярностью и славой артист не в последнюю очередь был обязан телевидению, без его миниатюр и скетчей не обходился, кажется, ни один праздничный концерт, а пластинки с его выступлениями ставили гостям как часть обязательной программы званого вечера. «Добрый зритель» общался с ним не только, да, пожалуй, и не столько из воспетого в известной райкинской песенке «девятого ряда», хотя и в Театре миниатюр были перманентные аншлаги. Куда чаще Райкин сам приходил в гости к своим зрителям -- и его искусство стало неотъемлемой частью советской бытовой культуры, намертво впечатанной в генетическую память нескольких поколений.

Успех подобного рода чреват весьма обидным для артиста панибратством, этаким взглядом через уставленный закуской и выпивкой стол, пренебрежительным хохотком: «Ну-ка, чем нас сегодня будут развлекать...» Не всякий артист сможет выдержать испытание подобным успехом, не сбиться в угодническое «чего изволите» -- что, в сущности, и произошло с большинством наследников Райкина по пресловутому «веселому цеху». Ни о какой отстраненности и уж тем более сатирическом взгляде на вещи у нынешних шутил речь не идет: они с удовольствием выделывают шутовские коленца перед публикой, которая, кажется, бесконечно что-то жует и переваривает, даже находясь в зрительном зале. Райкин же -- при всей эксцентричности и гротеске иных своих масок, даже оставаясь безумно смешным на чисто физиологическом уровне, со всеми незабвенными «кроксвордами-регбусами», белыми мышами и «спесифисеским вкусом» -- оставался беспощаден к «бичуемым недостаткам». Он при желании мог без труда, в одну секунду из клоуна стать пронзительным лириком. Но никто не мог так хлестко, потешно и ядовито высмеять описанную еще Маяковским «дрянь» и «дрянцо», «мурло мещанина».

В киноальманахе «Волшебная сила искусства» Райкин феерически перевоплощался в люмпена, дабы защитить учительницу от нападок наглой пузатой урлы в лице семьи соседей Мордатенковых. Сказать, что это смешно, -- значит не сказать ничего: «ножичек такусенький, финский», «а по воскресеньям, там, или на Первое мая -- пожалте в баньку», «метры-метры-метры, понимаешь, мне нужны»... Но на следующий день Мордатенковы все-таки поставили на кухню заветный дополнительный столик. И в вопросе райкинского героя «Бум меняться? Меняться бум?» проглядывает новый смысл. Не об обмене квартиры речь, а о необходимости измениться изнутри. Аркадий Райкин взял на себя труд напомнить об этом -- пусть и в привычно несерьезном жанре эстрадного номера. Номеров таких теперь хоть пруд пруди, а вот задумываться как-то не хочется, да и не получается. Райкина больше нет. Его место свободно -- и, похоже, останется таковым и впредь.