Недавно во Вроцлаве закончился I Международный театральный фестиваль «Диалог», на который пожаловали сразу два гиганта современного театра -- швейцарец Кристоф Марталер со спектаклем «Специалисты» и гражданин мира Роберт Уилсон, показавший свою недавнюю постановку «Войцек». На малопрестижные форумы такие звезды обычно не приезжают, а какой может быть престиж у фестиваля, проводимого впервые. Оказывается, может. И персонифицирован он в директоре «Диалога» Кристине Майсснер, возглавлявшей на протяжении многих лет другой прекрасный польский фестиваль -- «Контакт» в городе Торунь. Майсснер не только умеет зазывать на свои фестивали звезд, она умеет превращать набор более или менее качественных спектаклей в осмысленное, концептуальное мероприятие. Своими впечатлениями о ее вроцлавском начинании делится наш корреспондент Марина ДАВЫДОВА.

О спектаклях Уилсона, Марталера и еще одного гиганта европейской режиссуры -- поляка Кристиана Люпы, чей спектакль «Вычеркивание» тоже принял участие в «Диалоге», -- необходим, как несложно догадаться, отдельный рассказ. Он будет помещен в одном из ближайших номеров нашей газеты. Пока же стоит сказать несколько слов о фестивале в целом, тем более что на нем было в изобилии представлено новое поколение польских режиссеров. Во всех отношениях -- не слабое.

Что сразу бросается в глаза и вызывает самую настоящую зависть -- так это чрезвычайно высокий уровень плохих постановок. То есть помимо плохих на фестивале были, разумеется, и хорошие, но с хорошими понятно. Хороший спектакль, он и в Африке хороший. С плохими сложнее. Что обычно испытывает русский критик, посетив очередную малоудачную премьеру в столичном театре? Растерянность. Увиденное по большей части не подлежит театроведческому анализу. Это все равно как анализировать роман, автор которого пишет «корова» через «а» и не обособляет деепричастные обороты. У поляков не так. Можете не сомневаться, что в самой завалящей постановке польского режиссера (молодого и не очень) будет отлично поставлен свет, грамотно выстроены мизансцены, будет хорошо слышно артистов, и артисты эти будут играть, а не кривляться. Исключения, разумеется, есть, но они лишь подтверждают правило. Польские спектакли могут быть скучными, даже очень скучными, в них может не хватать энергетики, может быть не додумана до конца главная мысль, но общую постановочную культуру они в любом случае обнаружат. Что заставляет признать: польский театр даже теперь, после ухода из жизни таких его столпов, как Ежи Гротовский и Тадеуш Кантор, остается одним из самых сильных (если не самым сильным) в Европе.

Съехавшиеся на «Диалог» яркие представители молодого поколения -- Петр Чепляк, Кшиштоф Варликовский, Павел Шкотак и Гжегош Яжина -- работают в очень разных манерах. Тем не менее их многое объединяет. Во всяком случае первых трех, склонных к осмыслению сложных мировоззренческих проблем. Особенно это касается Чепляка. Он весь в мире горнем. О дольнем, похоже, и не подозревает. Поставленная им «История Иакова» основана на третьем акте «Акрополиса» Станислава Выспянского. История о праотце Исааке и двух его сыновьях у Чепляка осовременена, но своего метафизического измерения она не утратила. Ее надмирное звучание усиливает включенный в спектакль текст «Экклезиаста», который произносит в микрофон босой, лысый человек с явными признаками контркультурности. В исполнении этого то ли панка, то ли хиппи исповедь библейского пессимиста кажется рок-песней без музыки, а иллюстрирующие ее пантомимические сцены, в которых люди влюбляются, женятся, выгуливают собачек и делают покупки в супермаркете, -- ожившими картинами какого-то последователя Магритта. В результате рассказ о том, как Иаков обманом получил отцовское благословение, становится рассказом о тщете всего сущего, бренности побед и бессмысленности амбиций. Особенно впечатляет борьба Иакова с Богом. Они сражаются друг с другом, стоя в какой-то луже. Оба мокрые, грязные. И на чьей стороне победа и правда (человека, восстающего против бессмысленности бытия, или Творца, автора этой бессмысленности), остается неясно. Спектакль сделан очень серьезно и глубокомысленно, но -- особенно в пантомимических сценах -- отдает вторичностью (что-то похожее показывал нам недавно на олимпиаде немецкий авангардист Хайнер Геббельс, но был куда оригинальнее и убедительнее). Чего же Чепляку действительно не хватает, так это хотя бы малой толики юмора. Это как вкусный суп без соли. Приготовлен хорошо, но есть почти невозможно.

Кшиштоф Варликовский свойственной Чепляку суровой и степенной простоте предпочитает экстатическую расхристанность. Выбор произведения соответствующий -- «Вакханки» Еврипида, но тема обнаруживает явное сходство с темой «Истории Иакова» -- противостояние человека и бога. В данном случае Пентея и Диониса. Последний представлен на сцене эдаким андрогином, по-женски капризным и по-женски же мстительным. Между тем, в отличие от Еврипида, чьи симпатии, несомненно, находятся на стороне Пентея, Варликовский вслед за Чепляком оставляет вопрос открытым. Кто из них прав -- царь в красной дутой куртке или бог, обмотанный женским шарфом, -- не разберешь. С юмором у Варликовского дело обстоит получше, чем у Чепляка, с вторичностью -- так же. Его закатывающие глаза, медитирующие и обнажающие старческую грудь вакханки, кажется, были уже виданы-перевиданы. А буханка хлеба, которую по очереди режут персонажи и которая что-то там такое символизирует, зачерствела много лет назад.

Про Бога рассказывает и спектакль «Мистерии тысячелетия» создателя уличного театра «Бюро подружи» («Бюро путешествий») Павла Шкотака. Поскольку, однако, уличный театр предполагает большую проясненность позиции, Шкотак дает ясные ответы на все вопросы. Его симпатии явно на стороне Христа. А гонители Мессии из новозаветных времен и современные обыватели, не следующие его заветам, подлежат всяческому осмеянию. Шкотак делает театр цирковой и метафорический. Артисты ходят у него на фантастически высоких ходулях, а в сцене «Избиение младенцев» солдаты разбивают о цементный пол арбузы. И мы сразу понимаем -- дети погибли. Все это тоже по-своему качественно и впечатляюще (особенно ходули), но тоже -- проходили, проходили.

Польским зрителям завидуешь, польским рецензентам -- сочувствуешь. Ругать такие спектакли совесть не позволяет, а от души хвалить вроде как не за что. Это как в анекдоте про одну начинающую и вроде бы талантливую балерину. «Что-то в ней есть», -- шептались знатоки в кулуарах. Пришла старая мудрая экс-звезда, поглядела на начинающую и печально заметила: «Чего-то в ней нет». Карьера бедняжки была закончена. Так вот и в трех польских режиссерах, серьезных и добротных, «чего-то» нет. Зато в одном «что-то» безусловно есть. Зовут его Гжегош Яжина.

Театр -- очень конкретное искусство. Включил не вовремя или слишком громко музыку -- и все концептуальные изыски насмарку. Вот, например, тот же Варликовский. Разодранное тело Пентея представлено у него на сцене большими кусками мяса. И этот очевидный прокол заставляет сразу же забыть все достоинства постановки. Потому что коровье мясо не может заменить на сцене человеческую плоть. Глядишь на него и думаешь: хорошая говядина, у нас на рынке такую за 150 р. продают. Гжегош Яжина, похоже, застрахован от подобных неприятностей. У него безошибочное, врожденное чувство театра. Оно как абсолютный слух. Такой человек не может сфальшивить. Пуститься на рискованный эксперимент и провалиться -- наверное. Но сфальшивить -- никогда. К тому же в отличие почти от всех своих ровесников мир дольний заботит его ничуть не меньше, чем горний. А может, и больше. На фестивале был показан один из последних спектаклей Яжины «Празднование», поставленный не по пьесе, а по сценарию, написанному Томасом Винтербергом и Могенсом Руковым. Некоторое время назад по этому сценарию одним из режиссеров трировской «Догмы» был снят очень хороший фильм. Яжина находит совершенно кинематографическому материалу адекватную театральную интонацию и атмосферу. Его артисты играют на крупном плане, и играют отменно. Причем все -- от молодежи до стариков. В том числе и порядком подзабытых. Примерно так же работал когда-то со стариками Анатолий Васильев, сделавший во МХАТе «Соло для часов с боем». Яжина не страшится обыденности, но и не довольствуется ею. Он рассказывает макабрическую историю инцеста, никак не педалируя макабра. Он удивительно умеет совмещать психологическую проработанность и ироническую отстраненность, достойную Марталера. А главное, он не старается казаться глубокомысленным. Просто не забывает быть театральным.

Что особенно приятно: Яжина -- человек не только талантливый, но и во всех отношениях состоявшийся. У него есть свой театр. Свои артисты. Он востребован международными фестивалями и не забыт в Польше. Иными словами, он не восходящая звезда, а уже взошедшая. У него на родине умеют пестовать молодые таланты. И это еще одно отличие польского театра от русского. Опять не в нашу пользу.