Сергей Шаршун, чья первая в России персональная выставка открылась в МЛК (60 работ из французских частных собраний), не походил ни на одного выходца из России, жившего и работавшего в Европе в первой половине и середине ХХ века. Можно сказать, что он сумел сделать своеобразным произведением искусства свою собственную судьбу.

Родившийся в 1888 году в далеком русском городке Бугуруслане Шаршун успел поучиться в московской студии Ильи Машкова и познакомиться в домах Щукина и Морозова с их коллекциями новейших французов. Не желая работать приказчиком в магазине отца, Сергей поступил на военную службу, но вскоре покинул страну и отправился прямиком в Париж. Здесь он с головой окунулся в водоворот самых смелых художественных экспериментов и сблизился с самыми радикальными группами авангардистов, которые собирались вокруг тамошних «академий»-ателье. С началом мировой войны Шаршун отправился в Испанию, в Барселону, где в 1916 году впервые встретился с теми, кто называл себя дадаистами. Выработав под влиянием испано-мавританского орнамента свой индивидуальный вариант беспредметности -- «орнаментальный кубизм» -- и попробовав поэкспериментировать с киноанимацией, Шаршун вернулся в Париж. Записался в русский экспедиционный корпус во Франции и провел в его составе почти два года. По возвращении в Париж в 1919 году Шаршун возобновил встречи с дадаистами. Он регулярно появлялся на дадаистских выставках и присутствовал на их акциях -- в Salle Gaveau и русском магазине Яна Поволоцкого. В эти годы художник постоянно общался с лидерами Дада Тристаном Тцара, Франсисом Пикабиа, Филиппом Супо, Жаном Кокто, Андре Бретоном; тогда же он познакомился с Марселем Дюшаном, который относился к нему, по словам Шаршуна, «доброжелательно», а также с приехавшим на собственную выставку из Берлина Максом Эрнстом.

Вместе с Ильей Зданевичем Шаршун принимал участие в организации абсурдистских акций дадаистского толка. Одним из подобных действ стал авторский вечер Шаршуна в кафе «Хамелеон» 21 декабря 1921 года, устроенного «Палатой поэтов», где чтение абсурдных текстов перемежалось не менее абсурдистскими артистическими номерами, что должно было напомнить об атмосфере зарождения дада в кабаре «Вольтер» в Цюрихе. Акция не имела особого успеха, что отчасти послужило причиной разочарования Шаршуна в дадаизме.

Встречи с дадаистами были важны для Шаршуна не только как для художника, интересовавшегося новыми путями в творчестве, но и как для начинающего литератора. Шаршун входил в монпарнасские группы «Палата поэтов» и «Готарапак», основанные соответственно Валентином Парнахом и Давидом Кнутом в 1920 году. Как это было принято в те годы, поэты устраивали время от времени свои «бенефисы». Свой стихотворный вечер в 1922 году Шаршун назвал «Дада-лир-кан» (чириканье стихов на дадаистский лад), пригласил участвовать в нем друзей-дадаистов и даже написал специально брошюрку об этом направлении. В вечере принял участие Поль Элюар, «продекламировавший свое и в "здравом", и в перевернутом смысле».

В мае 1922 года Шаршун оказался в Берлине. Он стал посещать излюбленные места встреч «русских берлинцев» -- и эмигрантов, и тех, кто уехал в Европу ненадолго, по командировке Наркомпроса, в том числе и на собраниях «Дома искусств». В Берлине Шаршун продолжал искать свой художественный почерк, много работал и показал свои «орнаментально-кубистические» полотна на двух персональных выставках. Именно тогда ему впервые удалось продать два своих живописных произведения. Литературное творчество Шаршуна и парижского, и берлинского периодов связано с дадаизмом гораздо теснее, чем его деятельность как художника. Однако несмотря на «нелюбовь к рисованию», Шаршун опубликовал свои рисунки в немецких дадаистских журналах Mecano и Merz.

«Шаршун примыкал к дадаистам, но его дадаизм не утверждал установку на заявляющий протест иррационализм или очевидный антиэстетизм. Будучи изначально и природно одаренным художником, он оставался стилистически далеким от производства псевдотехнических, пре-медитативных чертежей-импровизаций или бессмысленных сочетаний случайных предметов, линий и красок. С его врожденным романтическим талантом Шаршун не мог стать надуманным маньеристом, он просто тяготел, самым естественным образом, к абстрактному и фантастическому, к напевности волнообразных линейных и цветовых созвучий, наивности выразительного рисунка, символической таинственности мотивов и знаков...» -- писал о художнике эссеист и поэт Алексис Ранит.

В июле 1923 года художник в очередной раз вернулся в Париж. Полтора года в Берлине не прошли без следа: захотелось работать самостоятельно, повинуясь внутренним импульсам своей уже зрелой творческой натуры. Шаршун пришел к выводу, что и в целом «дадаизм за это время выдохся». «Пикабиа и Тцара исчерпали себя, потеряли боеспособность. На престол вновь созданного сюрреализма воссел Анри Бретон, наградив всех сподвижников красными билетами, -- писал художник. -- Поэтому со всеми бывшими друзьями я отношения не возобновил. Мне стало достаточно и личной дисциплины. С дадаизмом я соприкоснулся лишь по молодости лет».

Тем не менее Шаршун окончательно не порвал с дадаистской практикой, о чем свидетельствуют главным образом его литературные опыты. Основанный художником журнал «Перевоз Дада» под разными названиями просуществовал до 1973 года.

В 1927 году Шаршун выставил серию своих беспредметных «эластичных пейзажей» в духе Амеде Озанфана в одной из парижских галерей. После чего он уехал в глухую провинцию Турень и надолго прекратил свои живописные опыты, вернувшись к живописи только в 1944 году, когда его картины вновь нашли ценителей и покупателей. Тогда он начал создавать «музыкальные» абстракции, рождавшиеся как свободные пластические фантазии на формы скрипок и других инструментов, и ассоциации на темы любимых музыкальных произведений русских и европейских композиторов -- от Чайковского до Боккерини и Бетховена.

В уже весьма преклонном возрасте, незадолго до кончины, Шаршун, живший почти отшельником в своей небольшой квартире-мастерской на парижской окраине Ванв, совершил поступок, достойный его дадаистского прошлого: взял да и отправился... на Галапагосские острова. Это путешествие не только окрасило новыми тонами последние живописные работы мастера, но и придало его судьбе некое новое звучание -- недаром еще одной из любимых его тем было море с его неисчерпаемыми переливами и цветов, и звуков.

А в истории Сергей Шаршун остался одним из немногих выходцев из России, оказавшихся причастными к радикальному европейскому новаторству в искусстве ХХ века.

Подпись под картинкой: «Контрабас» (1945) Шаршуна не дальний родственник скрипок Малевича и Пикассо