Еще никогда в новейшей российской истории отставка генпрокурора не вызывала такого количества вполне резонных (в смысле их появления) политических спекуляций. Спекуляции строятся в двух направлениях. Во-первых, говорят о возможном усилении одной, казавшейся более слабой, кремлевской группировки за счет ослабления другой. Во-вторых, выражают робкие надежды на возможную либерализацию режима за счет назначения на пост генпрокурора менее одиозного персонажа.

Между тем никто и не думает оценивать случившееся в категориях содержательной политики. Проще говоря, нет даже намека на постановку вопроса, станет ли теперь прокуратура менее ангажированной исполнительной властью, более профессиональной. Наконец, работающей по закону, а не по заказу.

Боюсь, что если об истинных мотивах отставки можно гадать до упаду, равно как потом, когда свершится назначение, искать этому кадровому решению всевозможные трактовки, а ответ на главный вопрос уже известен. Сегодня шансов на превращение Генпрокуратуры в независимый и строго соблюдающий закон орган нет никаких. И назначение «газпромовского» прокурора вместо «роснефтевского» ничего по большому счету не изменит.

В относительно недавней истории страны уже случались, например, вызывавшие большие надежды и примерно такие же, как сейчас, гадания «пикейных жилетов», знаковые замены Ягоды на Ежова и Ежова на Берию в другой силовой структуре. Надежды возлагались, как водится, на ослабление репрессий, а получилось, мягко говоря, наоборот. Мы прожили несколько последних советских десятилетий, когда можно было в принципе не знать имя генпрокурора. А прокуратура все эти годы, как и на протяжении всей своей почти трехвековой истории, включая самые свободные ельцинские времена, неизменно оставалась банальным инструментом исполнительной власти. Иногда скальпелем, чаще заточкой и обрезом.

Вопросы, почему один олигарх сидит в тюрьме, когда его компанию не менее варварским способом, чем она ему досталась, отобрали государственные мужи, а другой, делавший то же самое, руководит российским регионом или отбывает социальную повинность в Общественной палате, уже не кажутся даже риторическими. Просто нет таких вопросов. В России по-прежнему несколько человек, имен которых не знает страна, прикрываясь именем человека, которого знают все и который занимает главный пост, кого хотят -- карают, кого хотят -- милуют. Генеральная прокуратура остается отрядом исполнения наказаний, назначенных ребятами с царского двора. Потом эти самые карающие-милующие ссорятся между собой за деньги и власть, и те, кто вчера сажал, сами могут оказаться посаженными. Причем все эти разительные внезапные перемены в статусе конкретных госчиновников не имеют ничего общего с торжеством закона, здравого смысла или желанием наладить эффективную работу на данном конкретном месте государевой службы.

Назначение странной, абсолютно таинственной для общества отставки прокурора Устинова состоит в том, чтобы думающая часть этого самого общества наконец начала понимать, как далеко Россия отстоит от стандартов демократии и каким диким остается ее политическое устройство. Люди, которые меньше года назад единогласно переутверждали прокурора Устинова на второй пятилетний срок, теперь либо мямлят что-то невнятное про «чисто технический характер отставки» (спикер Совета Федерации Сергей Миронов), либо, если отставленного начнут преследовать, будут яростно клеймить его. Разумеется, во спасение собственной шкуры.

В авторитарной политической системе уязвим любой чиновник, даже казавшийся еще вчера супервлиятельным и неприкасаемым. В такой системе, при всей мнимой вертикали власти, не может быть ни любви, ни уважения к Хозяину, а есть лишь страх самосохранения -- главный допинг предательства. Поэтому неважно, сколько правоохранительных органов возглавляют «питерские» юристы. Важнее то, что басманное правосудие остается передающимся из поколения в поколение, из эпохи в эпоху механизмом действия, суммой политического устройства России, не зависящей от перестановки мест слагаемых.