Роман КОЗАК стал главным режиссером Театра им. Пушкина. Опыт руководства у него уже был -- он пробовал свои силы в Театре им. Станиславского, к сожалению без особого успеха. Козак принадлежит к поколению, на которое в восьмидесятые годы возлагались особые надежды. Со спектаклями «Чинзано» и «Эмигранты» студии «Человек» молодой артист и режиссер Козак объехал едва ли не все советские и международные фестивали. В девяностых стало казаться, что ждать больше нечего -- рутинные постановки, добросовестная педагогическая работа... Теперь, в 2000-х, на них, ныне сорокалетних, снова вся надежда. На этот раз от них ждут не революции, а просто грамотной, культурной работы. Есть шанс, что эти чаяния все-таки сбудутся. Накануне премьеры спектакля «Академия смеха», первой постановки Козака в качестве главного режиссера, с ним побеседовала наш обозреватель Марина ДАВЫДОВА.

-- Для начала страшно банальный вопрос. Согласно знаменитому театральному апокрифу это театральное здание после уничтожения Камерного театра было проклято Алисой Коонен. Вас это не пугает?

-- Отвечу так, как всем и всегда отвечал. Я человек верующий и поэтому к подобным апокрифам отношусь иронично. Кстати, Алиса Георгиевна тоже была верующей, и уверен -- с ее уст не могло слететь такое.

-- Но Театр Пушкина и впрямь считается одним из самых несчастливых театров Москвы. По-моему, со времен Таирова ничего хорошего здесь не случалось.

-- Этот театр проклят не больше, чем остальные. Можно вспомнить, скажем, постановки Бориса Равенских. Да и артисты здесь неслабые работали, начиная с Фаины Раневской. В общем, ерунда это все.

-- Обычно режиссер, приходя в театр, приводит с собой свою актерскую команду. Как правило, только в этом случае что-то и получается. Вы привели с собой своих артистов?

-- Начнем с того, что в самой труппе театра есть хорошие артисты. Просто это эффект отсыревших спичек. Их надо в какое-то другое место положить. И они могут еще загореться. Вспомним приход Анатолия Васильева в Театр Станиславского. Я не сравниваю себя с ним. Я о ситуации. Кто знал до него Гребенщикова, Никищихину, Филозова. Это во-первых. Во-вторых, для того чтобы производить трансплантацию жизненно важных органов (почек, легких, печени), то есть приводить в театр каких-то мощных артистов, нужно сначала произвести вливание молодых лейкоцитов. Первое, что я намерен сделать -- это постановка «Ромео и Джульетты» с моими учениками из Школы-студии МХАТ. Известных артистов я тоже буду приводить. Скажем, весной надеюсь выпустить «Черного принца» по Айрис Мердок с Александром Феклистовым. Сейчас вот выпускаю спектакль по японской пьесе «Академия смеха» с Андреем Паниным и Николаем Фоменко. Кирилл Серебренников в филиале ставит последнюю пьесу современного английского драматурга Марка Равенхилла, и там будет занята Ингеборга Дапкунайте. Но это точечные вливания -- на договорных началах.

-- Я не случайно в предыдущем вопросе употребила слово «команда». Потому что точечные вливания -- одно, а команда -- совсем другое. Свою команду привел Сергей Женовач, придя на Малую Бронную. Со своей командой перемещается из театра в театр Владимир Мирзоев. У вас такая команда есть?

-- Конечно, есть. Еще со времен «Чинзано» и «Эмигрантов». Некоторых из ее членов я уже назвал. Просто каждого из них я хочу звать по конкретному поводу. Взять всех разом в штат невозможно, да и не нужно.

-- То есть у вас нет никаких драконовских планов по увольнению местных бездельников?

-- Нет. В каждом театре есть люди, которые не хотят работать, и люди, которые хотят.

-- Не хотят -- ладно. Не могут. Это страшнее.

-- Скажем так. Боятся. Ну пусть приходят два раза в месяц в кассу. Будем считать это гуманитарной акцией.

-- Раньше было совершенно ясно -- для того чтобы состояться, режиссеру нужен свой театр, здание, труппа. Вне этого режиссеров почти не было, а если и были, то прилагали максимум усилий, чтобы приобрести свою вотчину. В нынешней ситуации есть довольно много молодых людей, которые говорят: ой, только не это. Лучше я буду перемещаться из театра в театр, зато буду свободен от репертуарных планов и прочей дребедени.

-- Вы знаете, я этой свободы так наелся. И понял, что опыление от цветка к цветку -- это ложная свобода. Потом, я воспитан своими учителями (показывает на портрет Олега Ефремова) и продолжаю -- может быть, наивно -- верить в идею театра-дома. Я пробовал по-другому. Входил несколько раз в антрепризную воду. Потом клял себя. Стыдно становилось. Не то чтобы у меня совесть такая... Просто результат, которого хочется добиться, не связан с перелетами. Он связан с оседлым образом жизни.

-- Вы намерены приглашать сюда людей со стороны?

-- Режиссеров -- да. Следующий сезон у меня получится ленинградским. Будут ставить Гриша Козлов, Юрий Бутусов. Веду переговоры с Григорием Дитятковским. Главное, чтобы зритель сюда пошел. Ведь тропинка заросла бурьяном. Вот я подумал, что, может, надо зайти сбоку -- с филиала театра в Сытинском переулке. Начать с камерного пространства бывшего Камерного театра. На большой сцене будут ставить маститые режиссеры, а на малой -- молодые. Владимир Агеев поставит «Антигону» с Ириной Гриневой. Василий Сенин, ученик Фоменко, очень удачно поставивший платоновскую «Фро», заявил пушкинских «Цыган». Веду переговоры с Юрием Урновым, который вместе с Максимом Курочкиным пишет пьесу по мотивам рассказа Глеба Кржижановского. Кстати, это был автор Камерного театра, написал для Таирова несколько инсценировок. В общем, филиал должен стать полигоном для опытов, проб и ошибок. А на большой сцене надо попытаться сделать театральное событие. Со звездами и известными режиссерами. Здесь будет другая степень риска.

-- А вам не кажется, что подобная щедрость -- признак слабости? Ведь такие крупные личности, как Товстоногов, Любимов, Додин -- классические строители театра-дома, -- обычно никого рядом с собой не терпят. У них все определяет единая творческая воля.

-- А Ефремов? Он ведь приглашал, и довольно часто. Того же Додина.

-- Ну, Ефремов -- немного другой тип.

-- Вот эта модель мне и кажется самой правильной. Театр-дом -- это не обязательно абсолютная монархия, она может быть и конституционной. Может быть, я несколько старомоден со своей верой в эту концепцию. Мне вообще часто кажется, что я часть пятна, которое выводят. Но изменить уже ничего не могу. Помните, как в горбачевское время ввели сухой закон. Мне Гоги Месхишвили тогда рассказывал, что грузинские виноградари плакали и вырубали виноградники. Но потом шли к себе на приусадебный участочек (там-то ничего не запрещено) и потихоньку виноград все равно выращивали. Потому что ничего другого не умеют в жизни делать. Вот и я так. Я ведь по большому счету гвоздя забить не могу. Я умею жить и работать в театре. При условии, что он -- мой дом.