В 1965 году я был младшим научным сотрудником Института народов Азии Академии наук СССР, недавно защитившим кандидатскую диссертацию. В сентябре мне предстояло отправиться в Китай для научной стажировки в Пекинском педагогическом университете. Но после длительного оформления документов мне сообщили, что в КНР сложилась «напряженная внутриполитическая обстановка» и не следует надеяться на выезд туда.

Поскольку напряженность возникла внутри китайской Компартии, то все там происходящее является партийной тайной, и беспартийному научному сотруднику никакой информации об этом знать не полагается. Я был удручен, что запланированная командировка срывается, но продолжал обычную профессиональную работу, занимаясь подготовкой к изданию в виде книги своей диссертации о китайской городской средневековой повести хуабэнь.

Совершенно неожиданно в феврале 1966 года мне было приказано ехать срочно в Китай. Я выехал на поезде вместе с группой стажеров в Пекин. По приезде в китайскую столицу никакой внутриполитической напряженности я не заметил. Прямо с вокзала меня доставили в Педагогический университет в канцелярию по работе с иностранцами, где очень вежливо предложили отдохнуть с дороги.

Единственная разница в приеме, которую я заметил, была реакция на знание китайского разговорного языка. Никто не выразил удовольствия по поводу того, что я не нуждался в услугах переводчика и мог свободно общаться на китайском языке. Мне было заявлено, что со мной будет «сложно работать» и решение обо всем, что меня касается, будет принимать сам товарищ Чэн Цзиньу -- секретарь парткома университета, наивысшая инстанция в учреждении. Высокий начальник был очень занят, и прием у него постоянно откладывался. Поэтому сначала никаких занятий не было, и я с превеликим удовольствием осматривал достопримечательности Пекина.

В общежитии меня поселили в одной комнате с аспирантом Ма Чжангэном, который стал моим консультантом. По моей просьбе он сводил меня в книжный магазин при университете, где я купил словари. Ма Чжангэн тут же посоветовал приобрести свежую, только что изданную книжку "Село трех". По его словам, ее написал большой начальник -- секретарь пекинского горкома Дэн То, и если я ее куплю и прочитаю, то ко мне будут лучше относиться. Эту тоненькую книжку я охотно купил. Через несколько месяцев Дэн То стал жертвой «культурной революции», а книга стала объектом критики.

В Китае жизнь непохожа на советскую

Наконец секретарь Чэн Цзиньу нашел время принять меня. Беседа, которая затянулась на несколько часов, была очень дружественной. Он много и охотно рассказывал о себе, о годах, проведенных в Яньани (этот город в Северо-Западном Китае с конца 1936-го до марта 1947 года был местом пребывания ЦК Компартии Китая и главного командования коммунистических вооруженных сил. -- Ред.). И самое для меня важное -- Чэн Цзиньу предложил мне самому составить план занятий. Преподавателем он назначил профессора Го Юйхэна, известного тогда в Китае специалиста по старой литературе

Начались регулярные занятия, отношение ко мне было доброжелательным, занимался я по собственному плану и был очень доволен. Только один момент из беседы с Чэн Цзиньу насторожил меня. Он предупредил, что в Китае жизнь не похожа на советскую -- порядки строже и регламентация гораздо жестче. Например, нельзя без разрешения менять местожительство и переходить с одной работы на другую, нельзя без разрешения вступать в брак или совершать поездки по стране.

По словам парторга, питание китайских студентов было скудным, стипендия -- ничтожной. Молодые люди в студенческой столовой не могли поесть досыта, еды постоянно не хватало. Профессура столовалась в отдельной столовой, где был большой выбор блюд, для меня же был выбран очень странный режим. Я пользовался студенческой столовой вместе с китайскими студентами, но за отдельным столом, и садиться за мой стол им запрещалось. Мне готовил персональный повар, который очень боялся, что его могут уволить с работы и выслать из Пекина в деревню, где его семья будет голодать. Поэтому повар просил, чтобы я побольше капризничал и привередничал в еде и постоянно предъявлял претензии начальству. Он думал таким способом доказать собственную полезность и сохранить за собой рабочее место.

К середине мая 1966 года я понял, что китайские студенты очень возбуждены и недовольны. Тогда мне казалось, что главной причиной является хроническое недоедание, поскольку стипендии не хватало, чтобы есть досыта. Меня вызвали в канцелярию по работе с иностранцами и официально предупредили, что в университете начинается движение «культурной революции», в котором иностранец участвовать не должен. Занятия со мной обещали продолжать.

Студенты против «уродов и чудовищ»

Началом «культурной революции» для меня стало 2 июня, когда я увидел большую толпу студентов перед административным корпусом. С громкими криками "Долой!" и "Защитим председателя Мао!" они пытались ворваться в здание. Беснование вокруг засевшего в корпусе парткома продолжалось и на следующий день. Теперь я уже не могу вспомнить точно, но, по-моему, на третий день парадная дверь, обитая медными пластинами, была высажена большим бревном, и экзальтированная толпа ворвалась внутрь.

Пожилых людей, членов университетского парткома, выволакивали из здания за ноги. Революционеры выкрикивали проклятия, топтали их ногами и оплевывали. Я помню, как тащили окровавленного Чэн Цзиньу, с которого сняли скальп -- вырвали волосы на голове вместе с кожей. От этого зрелища мне стало дурно.

В ночь после погрома парткома взялись за преподавательский состав. Многих вытащили силой из квартир, избили и заперли в сарай для спортинвентаря на студенческом стадионе. Это помещение называли «коровником», потому что в него сажали «чертей с коровьими рогами и змеиными туловищами», то есть «уродов и чудовищ», как теперь называли преподавателей. По официальной версии, это делали для спасения их жизни от гнева революционных масс, ведь дома этих людей могли убить.

Главным мотивом для расправы была привилегия на посещение профессорской столовой. Революционеры возмущались, что там "уроды и чудовища" обжирались, в то время как они сами "недоедали". Они регулярно подходили к "уродам и чудовищам" во время обеда и плевали им в миски с похлебкой, сопровождая плевки бранью и проклятиями.

После разгрома парткома большинство революционеров покинуло университет. Они двинулись в город громить пекинский горком Компартии и городское управление общественной безопасности, потому что там засели «враги председателя Мао».

Мой консультант Ма Чжангэн в ночь погрома не смыкал глаз и убедил студенческую толпу не хватать ни меня, ни моего учителя Го Юйхэна. Его главным аргументом было то, что мы оба были беспартийными и не принадлежали к "обжорам". Ма сам стал революционером, но благодаря ему я спал спокойно.

Крушение запретов и ограничений

Движение «культурной революции» сопровождалось насилием, издевательствами и избиениями, от чего больше всего пострадала китайская интеллигенция. Мне же было объявлено, что революционеры меня тоже "освободили". Дело в том, что я в свободное от занятий время имел обыкновение выходить в город и регулярно посещать книжные магазины. При этом меня ненавязчиво, но очень пунктуально сопровождали люди из управления общественной безопасности, что мне нисколько не мешало. После свержения власти парткома в университете в городе были разгромлены горком партии и городское управление общественной безопасности. Я лишился своего постоянного сопровождения, и никто более не являлся в университет, чтобы наблюдать за мной. Это и было объявлено "освобождением".

Взамен мне было предложено уходить в город в те дни, когда в наш университет приезжали руководители «культурной революции» для встречи с "революционными массами". Такое случалось регулярно, примерно раз в неделю. Эти дни я проводил в городе, чаще всего в прелестном парке Ихэюань, где летом так приятно кататься на лодке.

Конечно, мне дружески рассказывали о выступлениях в нашем университете членов центральной группы «культурной революции» -- Цзян Цин, Кан Шэна, Ци Бэньюя. Но сам я на митингах по этому поводу практически не присутствовал.

«Культурная революция» привела к некоторому улучшению студенческого питания за счет провизии из профессорской столовой. Летом начались поездки молодежи по всей стране. Из Пекина молодые люди выезжали "распространять революцию", а из провинции ехали в Пекин "учиться революции". Все приезжие говорили, что о таком счастье, как поездка в столицу Китая, они прежде не смели даже мечтать. Молодежь была охвачена эйфорией, все говорили о наступившей свободе и крушении запретов и ограничений.

Наступили летние каникулы, и всякие занятия прекратились. Было неизвестно, возобновятся ли они осенью. Мне объявили, что меня считают кандидатом в хунвэйбины и будут "воспитывать" для этого. Я не скрою, что испугался, потому что к этому времени успел насмотреться на "революционное воспитание" с беспощадными побоями и издевательством над человеческим достоинством. К счастью, по инициативе моего консультанта Ма Чжангэна методом моего воспитания стала поездка в город Яньань -- святыню китайской революции. Никакой логики в этом не было, потому что ветерана из Яньани, университетского парторга Чэн Цзиньу зверски избивали у меня на глазах.

В конце сентября перед отъездом из Пекина я пошел попрощаться со своим учителем профессором Го. Помню, что он был очень огорчен моим предстоящим отъездом и с грустью сказал, что в этом случае его непременно посадят в «коровник». К счастью, его опасения были несколько преждевременными.

Первые месяцы «культурной революции» запомнились мне как время безудержного ликования молодежи, полной надежд на свободу от запретов и ограничений, на улучшение питания, на активное участие в политической жизни благодаря движению «культурной революции», которая порождала в молодых людях иллюзию собственной политической значимости. Впереди их ожидало разочарование. Но до этого было еще очень далеко.