Харуки Мураками. Хороший день для кенгуру. Перевод с японского С. Логачева. М.: Эксмо, 2006.

Беннету Федору, без сомнения, крупно повезло, что сборник ранних рассказов Харуки Му называется «Хороший день для кенгуру». А мог бы называться «Праздник тюленя» (по названию шестого по счету рассказа), и тогда все пряники достались бы московским тюленям, а про кенгуру Федора никто и не вспомнил. Умные маркетологи не зря придумали столь яркий и благородный пиар-ход. Еще не прочитав ни единой строчки сборника, уже живо представляешь себе картинку: симпатичное сумчатое существо с длинными ушами сидит под табличкой с надписью «Мураками» и радостно грызет сочную морковку.

Как ни странно, этот абсурдный мультяшный образ отлично рифмуется с беспечным и по-хорошему «отвязным» настроением ранних рассказов Харуки Му. Написаны эти короткие истории были в промежутке между 1981 и 1983 годом для какого-то бессмысленного журнала, который исправно платил авторам деньги, но в продажу почему-то не поступал. В послужном списке Мураками на тот момент значилась опубликованная повесть «Слушай песню ветра». Невычитанные гранки «Пинбола 1973» еще валялись в редакции, а легендарная «овца» только-только поселилась в голове. И тут подвалила двухгодичная синекура: пиши что хочешь, получай деньги, и никакой ответственности. Ощущение вседозволенности и какого-то безумно наглого «дуракаваляния» -- позитивное чувство, которое остается после прочтения двух десятков рассказов. Никакие это не «пробы пера» и не наброски к будущим романам. Легкое до невесомости и узнаваемое с первых абзацев письмо Мураками: с пивом, джазом, блюзовым нытьем, необязательной болтовней, любовью к Бротигану и Керуаку, очкастыми девчонками и незлобными вампирами, переодетыми в водителей такси.

И наконец, самое главное -- пытливый поклонник Харуки Му легко разглядит принцип, в согласии с которым создавались эти необязательные и изящные кунштюки. Познакомился на пьянке с человеком, похожим на тюленя, всучил ему по неосторожности визитку, а наутро проснулся и представил: тюлень уже спешит к тебе в гости, сжимая визитку в ласте, -- рассказ готов. Или шел по городу, увидел симпатичную девушку, представил в порядке бреда, что был с ней когда-то близок, а потом вам обоим отшибло память, и на этом успокоился.

Кажется, просто до банальности. На самом деле практически невозможный для писателя драйв -- импровизировать, не задумываясь о последствиях. Разве что за гарантированные деньги и при условии, что никто не прочитает.

Одним словом, слушайте внимательнее песню ветра -- и что-нибудь обязательно придумаете.

Джулиан Барнс. Лимонный стол. Перевод с англ. И. Гуровой, Л. Мотылева. М.: АСТ, 2006.

«Лимонный стол» -- последний сборник рассказов Джулина Барнса. Так уж повелось, что его герои стареют вместе с автором, так что за «лимонным столом» если и встретишь игрока моложе шестидесяти, наверняка это будет или тень из прошлого, или объект эротической фантазии какого-нибудь старца.

В своей классической любовной дилогии («Как все было», «Любовь и так далее») Джулиан Барнс использовал один и тот же прием, попеременный конферанс: герои по очереди выходили к микрофону, чтобы рассказать свою версию событий. Сперва это напоминало парад комиков, позже -- откровения на кушетке психоаналитика, в конце -- выступления свидетелей в зале суда. Возникал полный эффект того, что где-то позади всей этой трепотни случилось что-то из ряда вон. Но ничего страшного никогда не происходило.

Джулиан Барнс виртуозно освоил те ходы, что позволяют читателю проникнуть, как выражаются психоаналитики, в «пространство воображаемого» героев. Сидят, к примеру, на переднем плане две чопорные британские старушки (рассказ «Вещи вам известные») и деловито обсуждают подробности предстоящего брекфэста: заказывают взбитые яйца, гранолу, тосты из хлеба крупного помола, поддерживают светскую беседу, -- а тем временем читатель легко «считывает» оставшиеся далеко за кадром подробности их личной жизни, взаимной неприязни, полузабытой ревности и вражды.

«Лимонный стол» так сконструирован, что читателю представлены лишь «вещественные доказательства» скучной и законопослушной британской жизни, внимательно рассмотрев которые можно составить клиническую картину чужих комплексов, кошмаров и навязчивых идей. Это может быть тайная любовь, боязнь парикмахеров, страсть к поеданию древесной коры или нескончаемый эпистолярный бред. И все напряжение человеческой жизни уходит на необходимость маскировать свое «несоответствие» привычной атрибутикой и заученными ритуалами. Барнс легонько надламывает эту тонкую скорлупу, изящно постукивая по ней золотой ложечкой, и на читателя проливается теплая и вязкая субстанция стыдливых старческих откровений.