Олег Табаков, щедрая душа, давно уже искал молодого, мало кому известного режиссера, способного сказать новое (или просто убедительное) слово на сцене его полуподвальной студии. После премьеры по пьесе Торнтона Уайлдера «Долгий рождественский обед», сыгранной в минувший week-end в «Табакерке», можно смело утверждать, что чаяния ее руководителя наконец сбылись. Поставивший Уайлдера недавний выпускник Петра Фоменко Миндаугас Карбаускис молод и, безусловно, одарен. Почему литовская земля с такой регулярностью рождает театральные таланты -- вопрос не к театроведу, а скорее к этнографу, но факт остается фактом. Гениальный Эймунтас Някрошюс, маститый Римас Туминас, блистательный Оскарас Коршуновас. Такое созвездие и для большой страны -- редкость, для крошечной Литвы -- это явная аномалия. Не исключено, что свое скромное (а может, и не очень скромное) место в этом ряду займет и Карбаускис. Родовые черты литовского театрального стиля -- сумрачность и метафоричность -- ведут в его режиссуре нешуточную борьбу со свойственными всем ученикам Фоменко добрым юмором и удивительным мироприятием. И явно одерживают победу.

Для своего дебюта Карбаускис выбрал, мягко говоря, непростой материал. В малоизвестной одноактовке Уайлдера строго соблюдается единство места, совершенно игнорируется единство времени, а действие дробится на короткие сцены. Долгое рождественское застолье -- это на самом деле много застолий. Обычная семья из провинциального американского городка каждый год собирается за праздничным столом. Перед зрителем проходят десятилетия -- от Рождества к Рождеству, от Рождества к Рождеству. Состав членов семьи по ходу дела меняется. Кто-то умер, кто-то родился, кто-то вырос и стал главой семьи. Мы оказываемся свидетелями мелких семейных радостей и обычных домашних распрей. Жизнь течет своим чередом. И почти никаких из ряда вон выходящих событий в ней не происходит. История семьи -- это бесконечная череда рождений и умираний. Естественный ход вещей, против которого невозможно восстать. И именно в этой естественности и сосредоточен весь ужас. Уайлдер вообще не самый жизнерадостный автор мировой литературы, но «Долгий рождественский обед» можно при желании назвать квинтэссенцией его пессимистического мировоззрения. Смерть оказывается у него имманентна жизни. А сама жизнь устроена как ловушка. Если уж ты родился, обязательно умрешь.

Карбаускис лишь усугубляет эту невеселую философию. Уход из жизни первой из героинь, матушки Бэйард, поначалу даже не воспринимается как смерть. Старушка просто выходит в боковую дверь. Через какое-то время мы понимаем: это дверь в небытие. «Папа, давай пойдем на каток», -- просит сын. Страшная дверь распахивается. «Сейчас? Прямо сейчас?» -- спрашивает отец, обращая свои слова то ли к сыну, то ли к пришедшей за ним смерти. Сейчас, сейчас. Это гостья всегда является не вовремя.

Карбаускис -- мастер саспенса. От сцены к сцене ожидание очередного ухода становится все более томительным и напряженным. Люди произносят вроде бы ничего не значащие фразы, но мы уже знаем, что смерть притаилась где-то рядом. Пространство за дверью затягивает и притягивает к себе. Это какая-то черная дыра, неумолимо поглощающая живых. И если поначалу персонажи попадают туда почти случайно, то в дальнейшем сомнамбулически ищут дверь. И обязательно находят.

Что следует признать безусловной удачей режиссера, так это фантастический образ смерти. Она, конечно же, никакая не старуха с клюкой, а стройная девушка с непроницаемым лицом. В самом начале спектакля вся в черном она появляется на сцене с загадочной улыбкой на устах и, подпрыгивая и чем-то позвякивая, перемещается из кулисы в кулису. Потом выясняется, что позвякивала всевозможная утварь, спрятанная в многочисленных карманах ее одежды. Всеми этими ложками, поварешками, чашками сия особа будет щедро одарять сидящих за столом. Она едина во многих лицах -- и служанка, и сиделка, и, что совсем удивительно, нянька. Смерть, баюкающая детей, это, согласитесь, сильно. После кончины каждого из героев она выходит из страшной двери и отправляется по своим хозяйственным делам, а в финале остается в доме одна. Молодые уехали, свили собственное гнездышко, старики поумирали, и теперь она -- не служанка, а хозяйка. Распустив волосы, она садится на кресло-каталку и начинает медленно по кругу ездить вокруг праздничного стола, на котором всю дорогу стоит одна и та же запеченная индейка. Стол с тарелками и преломляющими свет хрустальными бокалами тоже крутится. Но в другую сторону. Смерть и жизнь водят один хоровод. И ничего с этим не поделаешь.

Молодые артисты «Табакерки» (Марина Салакова, Сергей Угрюмов, Никита Зверев) и более маститые (Сергей Беляев и Марианна Шульц) то играют в своем обычном несколько бенефисном духе (и порой немного пережимают), то явно изображают общую дружбу и милоту а-ля «Мастерская Петра Фоменко». И то и другое вступает в очевидный диссонанс с режиссерским замыслом. Ни бенефисности, ни особой милоты его режиссура явно не предполагает. Но, может быть, это и к лучшему. Надо же хоть чем-то скрасить трагическую безысходность, от которой сосет под ложечкой и мороз бежит по коже. Надо же найти хоть какой-то противовес этому буддийскому пессимизму. Ведь чем он талантливее, тем страшнее.