Финальная картинка фестиваля Владимира Спивакова оказалась, пожалуй, самой эффектной: чернокожая американская дива Джесси Норман поет своего бисового Рихарда Штрауса под солирующую скрипку хозяина. Вокруг -- набитый Большой зал Консерватории и крики восторга. Итак, Спиваков совершил почти невозможное. Он добился приезда самой дорогой, капризной и упоительной американской суперзвезды -- во что не верилось еще за несколько недель до начала фестиваля. Он, наконец, заставил московскую публику смириться с тем, что классическая музыка -- совсем не дешевое удовольствие. И он окончательно похоронил советский миф об искусстве, которое якобы принадлежит народу.

Цены на билеты, в которых беззастенчиво фигурировали четырехзначные цифры, означали, что Спиваков ориентируется не на народ и не на традиционную филармоническую публику -- та была вытеснена в лучшем случае на галерку, -- а на так называемый средний класс. Нельзя сказать, чтобы эксперимент шел как по маслу. Билеты как пончики не расхватывали. Но даже несмотря на большое количество бесплатных пригласительных, с помощью которых затыкались дыры в дорогущем партере, приходится согласиться с тем, что опыт скорее удался.

Последствия возможны самые разные: поползут цены на другие концерты, легче будет приглашать дорогих гастролеров, публика станет наивней, ей проще будет под маркой эксклюзива подсунуть товар не самого высшего качества. Собственно, именно так и произошло с Норман. Что и говорить, американка была хороша. Даже если в ее верхних нотах или интонировании и можно было заметить какую-то странность, то, казалось, эти несовершенства красят ее сопрано еще больше, придают ее царственной самоуверенности дополнительное обаяние. Беда была в другом -- в аккомпанементе Российского национального оркестра, за пультом которого стоял Спиваков. С одной стороны, хорошо, что Норман решила показать свой самый хитовый репертуар -- а за хиты она, между прочим, держит ни больше ни меньше сочинения Малера (пять песен на слова Рюккерта) и Вагнера («Смерть Изольды»). С другой стороны, эти композиторы и так-то не просты для дирижера, а в сочетании с фирменным, почти свингующим нормановским прочтением -- тем более. Норман божественно млеет и тает, кайфует от собственного пиано, растягивает ноты и купается в звуках, как героиня «Сладкой жизни» -- в фонтане Треви. А Спивакову ее -- лови. Имея соответствующий опыт и понимание стиля, можно было бы и вместе покупаться. Когда надо -- поддержать длинную ноту певицы невесть откуда расцветшим оркестровым аккордом. Когда надо -- не торопить ее, наполнить музыку воздухом и благоуханием. Но у Спивакова, более привычного к ритмичному инструментальному репертуару, совсем другое ощущение музыкального времени -- его он идеально продемонстрировал в двух симфониях, прослаивавших выступление певицы: Сороковой Моцарта и Пятой Шуберта. Воздуха ему требуется в несколько раз меньше, чем Норман, а скорости хочется гораздо больше. И в компании с суперзвездой только и остается, что осторожно красться по ее пятам, предвкушая эффектную финальную картинку.