Тем, кто не видел других постановок Погребничко, соседство русского классика и советского драматурга в рамках одного спектакля может показаться чрезвычайно странным. Тем, кто видел, покажется едва ли не само собой разумеющимся. Разглядеть за сюжетами классической литературы реалии советской истории, а за историями из советской жизни очертания классических сюжетов -- фирменный прием этого режиссера, который нередко пытаются использовать другие, но который в сознании театральных людей все равно крепко-накрепко связан с его именем. Герои Погребничко, кто бы они ни были, всегда чуть-чуть зэки, чуть-чуть бомжи, чуть-чуть советские обыватели. Смокинг и кирзовые сапоги, жабо и телогрейка, кринолин и шапка-ушанка в его спектаклях мирно соседствуют друг с другом. Слово «мирно» в этом утверждении несет основную смысловую нагрузку. Погребничко движет не желание противопоставить эпохи или социальные срезы, а скорее желание уравнять их в правах. Парадоксальное соседство не снижает хрестоматийные образы, а скорее возвышает зэков и бомжей. Никакой поэтизации «совка» в такой позиции нет. Есть попытка обнаружить общее в людях независимо от того, где и когда им выпало жить. Слово «поэтизация» Погребничко вообще неведомо. Он слишком ироничен и остроумен, чтобы что-то намеренно поэтизировать.

Вот и теперешняя премьера «Где тут про воскресение Лазаря?», несмотря на не располагающее к юмору название, получилась очень смешной. Сцены из «Преступления и наказания» перемежаются здесь со сценами из пьесы Александра Володина «С любимыми не расставайтесь». Произведение сие у Володина, мягко говоря, не лучшее. Действие разворачивается в основном в суде, где -- один за другим -- перед нами проходят разнообразные бракоразводные процессы. В свое время по этой пьесе был снят одноименный фильм, в котором играли Руфина Нифонтова, Александр Абдулов, Ирина Алферова и другие известные артисты. Играли они с душой и явной претензией на психологизм, словно не догадываясь, что в психологических глубинах этого текста не утонет и младенец. Погребничко догадывается. В его интерпретации володинская пьеса начинает казаться классикой абсурда, а разговоры про некупленный кооператив, про «не сошлись характерами», про «завел себе другую» приобретают отчетливо пародийный характер. Погребничко, как всегда, делает ставку не на психологическое правдоподобие, а на тонкую игру со сценическим штампом. Скажем, грузин говорит у него без грузинского акцента, но при этом так романтически вглядывается в даль, что дураку понятно: это грузин. Пьяница и дебошир имеет такой невинный вид, что нет сомнения: выпивает и очень сильно. Добрая, но находящаяся под влиянием меркантильной матери жена грузина смотрит на судью и зрителей с таким олигофреническим простодушием, что всем ясно: человек она в общем хороший.

Несложно предположить, что рядом со сценами из Достоевского язык, которым изъясняются володинские герои и уровень их отношений кажутся языком и отношениями неандертальцев. Воспринимать их всерьез так же сложно, как песни, которыми в изобилии потчует зрителей режиссер. В спектакле занята чуть ли не вся труппа театра, и время от времени артисты, разделившись на мужской и женский хор, поют задушевные хиты советских времен. Женщины -- «Ромашки спрятались, поникли лютики», «Стою на полустаночке», «На тебе сошелся клином белый свет». Мужчины -- «Сиреневый туман». Рядом стоит гармонист и закатывает глаза так, словно играет этюды Шопена. Пародийность у Погребничко лишена надрыва. Это не карикатура, а скорее дружеский шарж. Приложили девушки из хора ручку к груди и достаточно. Видно, что переживают.

Справедливости ради надо сказать, что володинские сцены удаются Погребничко куда лучше сцен из Достоевского. Сыгранные в характерной для него медитативной манере они идут немного в проброс. Работают скорее на идею спектакля, чем на спектакль как таковой. И поначалу кажется, что идея эта состоит именно в противопоставлении. Жили на земле люди -- сложные, противоречивые, способные одновременно на убийство и на самопожертвование (в общем, «широк человек, я бы сузил»), а потом им на смену пришли какие-то инфузории-туфельки. Простые, как мычание коровы. Постепенно начинаешь понимать, что идея совсем в другом.

Один в состоянии написать о любви гениальное стихотворение, другой -- лишь что-нибудь корявое, срифмовав «любил-забыл», но сама-то любовь может быть при этом одинаково сильной. Конечно, герои Володина примитивны в выражении своих чувств, но чувства как таковые это ни в коей мере не дискредитирует. Идеи красоты, добра, любви, по Погребничко, не трансцендентны миру, а растворены в нем -- их можно разглядеть в самых неприглядных явлениях. Собственно, все спектакли создателя театра с говорящим названием «Около дома Станиславского» именно об этом. О возможности отыскать в преходящем вечное, а в вечном сиюминутное. О возможности увидеть, как возвышенное просвечивает сквозь низменное. О том, что не только Раскольников, Свидригайлов, Константин Треплев, три сестры, бедная Лиза, но и мы все, впитавшие в себя «совок» по самое нельзя, чувствовать все-таки умеем.