Одними из самых долгожданных событий Московской биеннале явились поддержанные компанией Pio Global выставки американки Нан Голдин и россиянина Сергея Браткова. Соседство обоих мастеров в пространстве Московского музея современного искусства (Ермолаевский переулок, 17) выгодно оттеняет работы русского фотографа, но о масштабе таланта Нан Голдин зрителю приходится догадываться.

Автопортретами Нан Голдин открываются два этажа ее выставки, они есть и в основной развеске, это вообще один из ключевых жанров художницы. Насмотревшись на героев своих съемок, наобщавшись с ними, она всякий раз оглядывается на себя. Вот она просто смотрит в окно поезда. Но иногда выходят жутковатые снимки: как один из тех, что висит при входе, где Нан Голдин отражается в зеркале не то опустевшей больничной палаты, не то дешевого гостиничного номера. Или как тот знаменитый автопортрет, которого нет на выставке в Москве: где она с подбитым глазом через месяц после разрыва со своим бойфрендом Брайаном. Это не просто факт домашнего насилия или жестокости любви, но еще и открытие не тронутого прежде камерой мира эмоций, напрямую связанных с сексуальной близостью. О том, как им с Брайаном было хорошо, у Нан Голдин не один десяток снимков. На московской выставке можно рассмотреть мускулистую руку этого мачо: он крепко прижимает ее за талию, лиц влюбленных не видно.

Именно события личной жизни стали ключом для художественного мира Голдин, оформившегося к начале 90-х в большую серию Ballads of Sexual Dependency ("Баллады сексуальной зависимости") -- ее представляют фотографии и слайд-шоу под музыку. И действительно на стенах Музея современного искусства -- очень много секса. Лесбиянки, геи, трансвеститы, гетеросексуальные пары, арабы, выставляющие напоказ обрезанные члены. Все это -- до, во время или после секса. Объектив Голдин грубо выхватывает из темноты потные тела, мятые простыни -- любовники могут оказаться не в фокусе, это не важно, ведь она снимает не секс, а страсть, которой захвачены любовники, которой одержима она сама как фотограф. "Если я хочу фотографировать, то мне совершенно неважно, что это будет", -- призналась она как-то в интервью. Эта позиция сближает ее с другим большим мастером по части откровенной чувственности -- японцем Араки, с которым Голдин сделала альбом о Токио. В подтверждение на выставке много пейзажей: ее явно увлекала не красота природы, а только свое настроение: смерч, первый снег... Есть просто красивые улыбающиеся люди -- Голдин их щелкнула, потому что они ей симпатичны.

Одна из ретроспектив Голдин называлась "Я буду вашим зеркалом". Увы, не каждому из ее друзей и подруг дано увидеть себя в этом зеркале. На выставке есть большая серия, которую открывает некролог, написанный рукой Голдин: фото и текст посвящены подруге, артистке и художнице Куки Мюллер, умершей от СПИДа. Первые кадры датированы 1976 годом, последние -- 1989-м, зрителю предлагается прожить эти годы -- от безмятежного счастья до гроба -- за несколько минут. Это один из фирменных приемов Голдин: показывать историю чувств в развитии, чередой репортажных кадров. Московская выставка, к сожалению, не вместила ее серии целиком, отчего многие сюжеты без специальных комментариев будут просто непонятны. Но зато понятно, что за стиль портретирования Goldin look: исключительно естественное освещение, и никакой постановочности.

Над двумя этажами откровений Нан Голдин расположились признания Сергея Браткова, куда менее непосредственные. Братков обрамляет свои фотографии некой игрой, а то и мистификацией. Его снимки тоже связаны с личным опытом. Вот, например, подпись карандашом к одному из детских снимков: "У меня брат погиб в армии, и мне пришлось первым сообщить об этом бабушке и дедушке". Или вот: "В смущении я попросил мою маму сфотографироваться обнаженной". Но это совсем другой взгляд, нежели у Голдин: это скорее смущение чужой телесностью или любование ею, а не открытый конфликт с собственной сексуальностью. Может, его стоит назвать мужским, отстраненным, в противоположность ее, женскому, крайне эмоциональному. Сергей Братков также выстроил свою фотоисторию вокруг мечтаний, надежд, снов. И, как в случае с Нан Голдин, его истории не застрахованы ни от отчаяния, ни от смерти, хоть и обставлены иронией.