Этот фестиваль -- последний перед реконструкцией Мариинского театра. Неизвестно, где пройдет следующий и будет ли он вообще, по крайней мере до введения в строй нового здания. В ожидании перемен темами Мариинского феста стали готовность к новому и верность себе.

Программа была сбалансирована так: иностранные знаменитости -- знаменитости отечественные, лучшая в мире парижская школа -- лучшая в России вагановская. А в центре феста встали два бенефиса -- и два российских танцовщика, ставших международными звездами. Каждый из них появился в еще не виденном в России балете и проговорил в танце, что же такое для него -- его профессия.

Бенефис Цискаридзе состоял из четырех частей -- сначала шли баланчинские «Рубины», затем «Нарцисс» Голейзовского, «Кармен» Ролана Пети и In the middle somewhat elevated Форсайта. Первый и последний балеты танцовщик, тоскующий по бедно представленному в Большом Баланчину и отсутствующему в нем Форсайту, уже танцевал в Петербурге; «Нарцисса» он изредка исполняет на концертах в Москве. Совсем новинкой стала лишь «Кармен» -- в своеобразном варианте Ролана Пети, где всех персонажей по очереди (включая саму цыганку) изображает один танцовщик.

Впервые этот номер Цискаридзе показал месяц назад в Нью-Йорке -- в программе «Короли танца». Вместе с тремя другими знаменитыми танцовщиками -- Йоханом Кобборгом, Итаном Стифелом, Анхелем Корелла -- он сначала участвовал в одноактовке, поставленной на них Кристофером Уилдоном, а затем должен был показать лично выбранное соло. Выбрал «Кармен». И в Петербурге доказал, что выбор был правильным.

Речь шла не о привычной любовной драме (хотя сюжет вполне читается), но о смене масок, о переборе ролей. Эта «Кармен» напомнила барышниковского «Вестриса», где бог танца менял обличья, притворялся беспечным юношей и немощным стариком. При этом удаль Тореадора была ожидаема и воспроизведена внятно, мощно плеснула тоска Хозе -- затравленная, аффектированная, дерганая, но власть цыганки стала лучшей частью маленького спектакля. Цискаридзе вовсе не изображал женщину -- и не нуждался в юбке и прочих женских атрибутах. Замершая на губах полуулыбка, чуть ленивый и просчитанный до миллиметра жест -- танцовщик намечал не контуры Кармен, но контуры расходившегося от нее эха, как это делают актеры в древнем японском театре но. И все же главного персонажа в истории не было -- главным было само превращение, само актерство, сама возможность снять одну «маску» -- развернуться спиной к зрителям, дойти до задника -- и вернуться уже «в другой».