Сын ведущих солистов Марсельского балета -- Доминик Кальфуни и Дени Ганьо, Матье ГАНЬО стал этуалью Парижской оперы два года назад. Это стало сенсацией -- ему было двадцать лет. В дни фестиваля исполнилось 22. О своей пока короткой биографии впервые приехавшая в Россию звезда рассказала Екатерине БЕЛЯЕВОЙ перед дебютом на мариинской сцене.

-- Вы родились в семье знаменитых артистов балета и стали танцовщиком. Родители не оставили вам никакого выбора?

-- Я мог либо возненавидеть балет раз и навсегда, либо полюбить. Я рос, родители были на пике славы, все время мы проводили в театре или в поездках, а дома бесконечные видеозаписи. Мы и телевизор-то по-человечески не смотрели, один балет на видео, одни и те же спектакли. Мама заметила, что я вечно танцую под телевизор, но все ждала моего решения, боялась навязать мне свою волю. В общем, я продолжал танцевать, и мама отдала меня учиться балету -- сначала в Марселе, потом в Париже.

-- Марсель не Париж. И Марсельский балет Ролана Пети уже не функционирует. Что бы вы стали делать, если бы вас не взяли в Парижскую оперу?

-- Да я и не верил, что меня легко возьмут. Даже думал о карьере в Германии. Почему-то мне казалось, что на севере мне больше повезет. А как только оказался в Париже, то понял, что буду танцевать только здесь или нигде. У меня был припасен запасной вариант -- пошел бы в Сорбонну на биофак. Меня очень занимает наблюдение за поведением диких животных, я и теперь во время каникул езжу по национальным паркам. Так что как только у меня случалась травма или что-то не получалось на репетициях, я подумывал сбежать в прерии, бросить профессию танцовщика и стать этологом или чем-то в этом роде. Но зов крови, видимо, победил.

-- А то, что вы стали этуалью в 20 лет, вместо обычных 25--27, облегчило вашу жизнь или сделало тяжелее? Вы не шли по тернистому пути, никого не сметали по дороге, но это звание лишило вас многих свобод.

-- Вы знаете, я не люблю интриги, не люблю соревнование и соперничество, и моему психологическому здоровью звание этуали очень поспособствовало. Но цена не такая уж низкая -- целый год сумасшедшей нагрузки, десятки ролей, и в конце концов вместо Ромео в редакции Нуреева, о котором я с детства мечтал, у меня была травма с последующей операцией и вынужденный простой в театре. И с нового сезона нужно было снова доказывать, что я достоин высокого звания.

-- Многие артисты постоянно находятся в поиске хореографов, которые будут ставить на них. Сетуете ли вы на недостаток таковых?

-- Нет, это болезнь стареющих артистов, которые устали от классики и не удовлетворены тем, как сложилась их жизнь. Я люблю старые классические спектакли. Мне интересно, как они развиваются во времени. Вот и сейчас, случайно замешкался в кулисах и вижу -- балерина репетирует что-то. Я услышал музыку и испугался -- она танцевала вариацию Авроры из «Спящей красавицы», которую в спектакле Нуреева танцует Принц. Она очень трудная, и я не хотел бы сейчас оказаться на месте Авроры. Но все-таки правильно, что в исторической версии «Спящей» вариация принадлежит балерине. Это я к тому, что классика содержит много парадоксов, и я с удовольствием танцую разные версии старых балетов. Здесь для мариинского «Дон Кихота» меня научили новым пантомимным сценам, о которых я понятия не имел до сих пор. А работа с хореографом в зале необходима, чтобы вытащить то, что скрыто в глубине моей натуры. Я до сих пор под впечатлением от работы с Николя Ле Ришем над ролью императора Калигулы в одноименном балете.

-- Я как раз собиралась спросить про «Калигулу», как это вы, образцовый романтик Джеймс, вдруг начали репетировать этот балет про кровавого императора?

-- Многие меня отговаривали, убеждали, что это не мое, пророчили провал. Но я-то обрадовался, когда увидел, что мне выписаны репетиции. Приятно, что Ле Риш догадался о моих исторических пристрастиях. Я много читаю, люблю мемуары политиков и исторических деятелей, а римскую историю просто обожаю. Фильмы про Калигулу знаю наизусть, пьесы читал. Нахожу его крайне интересным для сценического воплощения. Иногда ведь это надоедает -- вечно быть хорошим героем, положительным, прозрачным как стекло. Тотально отрицательного персонажа мне вряд ли когда-нибудь позволят сыграть, всегда нужнее лирики, романтики. А Калигула такой ртутный -- легко переходит от гомерического хохота к искренним слезам, то осыпает всех золотом, то казнит.

-- Вам нравится соблюдать этикет, установленный в Парижской опере, или вы бунтуете, как Орели Дюпон, которая его критикует?

-- Я люблю порядки, установленные в театрах, при условии, что переезжаю из театра в театр. Пока я здесь, в Мариинском, мне нравится все здешнее -- новый педагог (Юрий Фатеев, с которым я репетировал Базиля, -- просто гений. Он дал мне столько ценного, что на год вперед хватит) и система, согласно которой есть педагоги, отвечающие за какой-то балет, и ты автоматически с ними встречаешься. Это очень нужный опыт. Орели Дюпон имеет в виду засилье личных педагогов, которые гнут свою линию и навязывают тебе что-то, это бывает тяжело. Но я не бунтарь. Мне хочется приблизиться к Нурееву, хотя бы через рассказы и советы его учеников -- Лорана Илера и Манюэля Легри. Что такое быть самим собой в классических балетах, я пока не понимаю и нуждаюсь в помощи. Хотя много дают кассеты или походы на концерты. Стараюсь по возможности посещать выступления Барышникова, он мне очень интересен. Сильное впечатление получил от видео с «Дон Кихотом» Фаруха Рузиматова. Есть что-то очень мощное и зажигательное в его исполнительской манере.

-- Есть ли что-то, ради чего вы смогли бы бросить балет?

-- Вроде нет, но балет мне не нужен без встреч с родителями и друзьями, во-первых, без книг и путешествий, во-вторых. Но это как раз совместимо. Хотя в Петербурге пока ничего кроме театра не видел и начинаю расстраиваться. Иду мимо зданий, фасады их такие красивые, что хочется войти внутрь каждого дома, а у меня впереди спектакль, и рисковать с посещениями неизвестных мест я не имею права. Значит, еще приеду.