На днях молодые и известные режиссеры и видеоартисты Андрей Сильвестров и Павел Лабазов представили свою новую версию фильма «Волга-Волга». Эпохальную советскую комедию они перемонтировали, следуя ремаркам Виктора Шкловского, писавшего в 1938 году, что действо комедии затянуто, а середина пробуксовывает. Монтажными ножницами молодые режиссеры разогнали действие, сократив время фильма до семидесяти минут. Но это сущая ерунда по сравнению с тем вторжением, что позволили себе Сильвестров и Лабазов по отношению к самому экранному пространству фильма «Волга-Волга». Во-первых, фильм стал новым на слух. Композитор Эдуард Сивков подарил ему новый роскошный саунд. Привлек оркестр балалаечников, гармошки, аккордеон, хор мальчиков и бас-гитары. В результате вся хрестоматийная музыка Дунаевского зазвучала со славным постмодернистским драйвом. Преобразование звукового образа фильма давалось Сивкову нелегко. По признанию Павла Лабазова, «музыка Дунаевского оказалась настолько непростой, что в результате ее переписывания Эдуард сломал руку». При все при том голоса главных участников сохранились прежними. То есть Бывалов говорит голосом Игоря Ильинского. Однако есть главное исключение. Почтальонша Дуня, сыгранная в том фильме Любовью Орловой, заменена на известного художника-перформансиста Владислава Мамышева-Монро. Фигура Любови Орловой осталась, а вот лицо у нее появилось новое -- вклеенное в фильм загримированное под Орлову мамышевское. Мамышевским стал и голос. И новая Дуня сотворила со старой картиной ужас что такое.

По образному выражению одного хорошего критика, Дуня-Монро-Орлова «лихо внедрилась в сюжет фильма, в его черно-белые пролетарские ценности, в его псевдоклассический картонный стиль; вокруг головы девушки (Монро), как картина на гвозде, вертятся смыслы и контексты, ломается старая логика, организуя новый шутовской ракурс с проекцией на путинскую Россию». Про аллюзии на путинскую Россию -- это, как мне кажется, для эффектной концовки фразы, но о том, что пришитая к Орловой голова Монро стала диверсантом во вражьем стане и в конечном счете превратила ладную конструкцию почтенного фильма в инфернальные руины, -- все точно. Андрей Сильвестров, Павел Лабазов, Владислав Мамышев-Монро создали безупречный по чистоте замысла и воплощения опус -- принципиальный в понимании значения и смысла того образа-маски, что выбрал в своей творческой жизни художник Монро. Вот мы все помним, что этот художник очень любит переодеваться: то в Чарли Чаплина, то в Сталина, то в Аллу Пугачеву, то в Мэрилин Монро, то в Любовь Орлову, бог знает в кого еще. Это переодевание не грозит утратой художником собственного лица. Наоборот, именно в нем он становится полноценным Автором -- комментатором того культурного мифа, что наслоился коконом вокруг одиозной фигуры. Монро разбивает этот кокон иронией.

В новой версии «Волги-Волги» его лицо -- инфернальная в средневековой экспрессии гротескная маска, плохо приклеенная к телу. Резкие телодвижения позволяют ей отскочить на секунду и угадать за ней другое лицо и тоже маску, что надела уже Любовь Орлова, дабы изобразить почтальоншу Дуню. Голос Монро записан на высокой скорости и потому напоминает Буратино, озвученного давным-давно великим Литвиновым. И сама пластика, и мимика, и жизнь новой Дуни внутри фильма стилизуются под поведение гофмановской марионетки, инфернальной карлицы или пульчинеллы, своим присутствием опровергающей известный афоризм «троих из Простоквашина», что с ума поодиночке сходят -- только гриппом все вместе болеют. Одна из ролей трансвестита в культуре и заключается в том, чтобы предъявить миру вирус коллективного безумия, поражающего в форме мании обладать презумпцией нормы как таковой. Ужимки и прыжки гнусавящей монровской Дуни-Орловой, по точному замечанию Вадима Руднева, превращает плывущий в Москву из Мелководска образцово-показательный пароход художественной самодеятельности в босховский «корабль дураков». И все александровские декорации с нарисованными на них «правильными» людьми и сюжетными схемами сыплются прямо на глазах. И имеющим право голоса-комментария становится как раз маска. Мудрейший Михаил Ямпольский в своей книге о Левиафане (о презентации власти) назвал это самообнаружение философа под карнавальной маской «соскальзыванием» с центральной, парадной, неоклассической перспективы (ее очень любят в тоталитарных режимах) вбок, в нерепрезентативный, «подмасочный» мир, из которого лучше наблюдать и комментировать. Сильвестров, Лабазов, Монро соскользнули удачно.