Питер Невер -- один из самых известных персонажей современной художественной арт-сцены. С 1986 года художественный и исполнительный директор МАК -- Музея прикладного искусства в Вене, превративший его в очень модное место. Организатор филиала МАК в Лос-Анджелесе. Радикал и экспериментатор, фонтанирующий разнообразными идеями, в этом году он приучает мир к новому масштабному проекту. В России он довольно частый гость, работает с российскими музеями более пятнадцати лет, но свою выставку сюда привез впервые. В планах -- совместный проект с музеем архитектуры имени Щусева. Своими впечатлениями о ситуации с искусством в Москве и в мире г-н НЕВЕР поделился с нашим корреспондентом Фаиной БАЛАХОВСКОЙ.

-- Какой бы совет вы как опытный организатор музейного дела дали директору московского Музея архитектуры?

-- Советов не даю. Но лично мне -- не только в Москве, но во всей России -- кажется чрезвычайно важным то, что происходит в архитектуре, но ничего общего с архитектурой не имеет. Это что-то абсолютно чудовищное. Это вне культуры. В стране с высочайшими архитектурными традициями строится нечто, не имеющее ориентации. Просто берут всю помойку с Запада. Это сумасшествие.

Музей архитектуры, с моей точки зрения, должен говорить о том, что это варварство. Я очень люблю Россию и имею некоторое отношение к культуре. И я думаю, что это полная потеря идентичности. Идеология третьего мира. То, что происходит в Москве, даже не становится предметом публичной дискуссии. И Архитектурный музей -- один из важных музеев в мире -- должен сказать этим людям, что они не имеют право делать такие вещи. Даже если у них есть для этого деньги. Потому что это варварство. Это разрушение культуры.

-- Как вам кажется, почему такое могло случиться?

-- Думаю, причина в том, что перемены были слишком быстрыми. Люди должны вырасти, измениться. Несколько месяцев назад я был в Новосибирске. Я не хочу сказать, что это пример, которому все должны следовать. Но то, что там происходит, для меня было интереснее того, что я вижу в Москве. Там не пытаются все сделать по-новому. Возможно это потому, что у них не так много денег, как в Москве или Петербурге. Но какова бы ни была причина, они гораздо бережнее относятся к уже существующим зданиям, используют их, наполняют пространства, оставшиеся от советского времени, новыми функциями, новой жизнью.

Возможно, причины того, что происходит в Москве, -- коммерческие, а не культурные. И я не могу сказать, что все, что строят в Вене, например, замечательно. Но то, что я вижу здесь, запредельно. Архитектура -- не чистое искусство, она должна служит людям. Не имеет смысла строить, к примеру, небоскребы, если это не соответствует человеческим отношениям, традиции. Сегодня в России совершенно забыт путь современной модернисткой архитектуры. А ведь Россия одна из первых шла по этому пути. Именно здесь современная архитектура начиналась и была такой сильной -- Татлин, Мельников, конструктивисты. Здания существуют в Москве и сегодня. Но никто ими не интересуется. Я не говорю, что надо строить так же, конечно, должно быть что-то новое. Важно, что существует основа.

-- Что вы думаете о российских музеях, о музейной системе в России?

-- У российских музеев иные традиции, чем, например, у американских. Политики, ответственные за культуру, советуют вести дела в американском духе. Возможно, иногда в этом есть смысл. Но основа существования американских музеев совершенно другая. В Америке много людей, которые интересуются искусством ради репутации, утверждения себя. Таких людей не так много в Европе. Новые русские богатые люди совсем не интересуются искусством.

Во Франции, например, или в Австрии государство заботится об искусстве и признает, что искусство и культура очень важны для страны. Но у нас также возникают проблемы с деньгами. Это международная проблема, когда государство хочет отказаться от своей ответственности за культуру.

-- Для чего существуют музеи, для кого вы работаете?

-- Мы работаем для публики, мы ответственны перед публикой, но мы не имеем права угождать вкусу публики. Потому что люди, работающие с искусством, отвечают перед искусством. И здесь невозможны компромиссы. Люди не должны говорить, что музей -- это интересное место, где можно получить удовольствие. Это было бы унижением для искусства, для музея. Абсурдны бесконечные спекуляции на тему, сколько людей пришло в музей.

Хорошо, если люди приходят в музей, но это не может быть смыслом его существования. Функция музея находится между наукой и искусством. Наша задача -- ставить неожиданные вопросы. Работать с современным искусством, делать публикации и так далее. Нельзя выбирать художников, которых легко поймет публика, делать то, что приятно для публики. Потому что, в конце концов, в обществе нет ничего подобного искусству. Если вы не принимаете искусство всерьез, общество не развивается. Мы легко говорим о таких вещах, как цивилизация. Что создает цивилизацию? Если нет искусства -- нет цивилизации.

-- Значит ли это, что музей совершенно свободен в выборе стратегии?

-- Самое плохое -- делать нечто промежуточное. Вы можете работать с мусором, если хотите. Это может иметь смысл, если вы последовательны. Музей должен идти на эксперименты. Любой музей, и традиционный, такой, как Эрмитаж, например. Эксперименты -- путь для понимания искусства людьми. Искусство, по моему пониманию, всегда современно. Важно понять, почему люди приходят в музей. Многие приходят в Лувр не по своему выбору. Они знают, что раз поехали в Париж, необходимо пойти в Лувр. Посещение музея становится частью туристической машины. Музеи перестают быть художественным пространством. Люди входят и выходят. Они получают немного удовольствия, немного знаний.

-- Вам не кажется, что пространство музея становится сегодня более важно, чем выставленное в нем искусство?

-- Пространство принципиально важно для искусства. Понятно желание демонстрировать искусство в чистых и аккуратных залах, похожих на офис или банк. Думаю, что это неправильно. Искусству необходимы открытые пространства, которые предоставляют много возможностей, -- просто структура, просто здание. Искусство создает собственное пространство. Искусство есть не понимание, а восприятие.

-- Как ваш проект музея в башне противовоздушной обороны вписывается в концепцию нейтрального выставочного пространства?

-- Люди в городе хотят избавиться от этих башен. Выглядят они чудовищно, а уничтожить их невозможно. Но художники принимают башню. В ней работали многие, Илья Кабаков, например. Им нравится это пространство, нравится там работать, делать выставки. Возможно, это будет прецедент в истории архитектуры, пример того, что можно сделать с очень негативной аурой. Мы не хотим никакой косметики, никакого затушевывания прошлого.

Вместе с моими коллегами и соавторами Зеппом Мюллером и Михаэлем Эмбахером мы хотели бы оставить башню и позволить ей выглядеть так, как она выглядит сейчас. И только ночью энергия, сосредоточенная внутри нее, будет выходить наружу -- цветными световыми пучками. Мы хотим также проецировать на ее фасад информацию о наших проектах и надписи разного рода. Идею световой интервенции предложила Дженни Хольцер. Например, сейчас на модели можно видеть надпись «Будущее -- глупость».

Башня должна стать центром современного искусства -- местом, открытым для людей, для самых неожиданных идей, лабораторией нового искусства, а не музеем в традиционном смысле слова. Здание должно наполняться жизнью, энергией.