Год назад нью-йоркский Карнеги-холл буквально «стоял на ушах». Праздновали восьмидесятилетие живой легенды, скрипача с нарицательным именем, а он благодарил Всевышнего со сцены за то, что дожил до этого дня. Скрипач этот был настолько постоянной величиной, что, казалось, должен пережить всех своих соперников.

Он их и пережил -- но сейчас стало ясно, что настоящих соперников у Исаака Стерна никогда не было: никто не пользовался в Америке таким почетом и такой «белоснежной» репутацией -- даже среди злых критиков, которые порой шептали о Стерне: «глава американской скрипичной мафии». Его диски в последние несколько десятков лет выходили с особым значком на обложке («Артист-лауреат» и лавровая веточка), хотя он не был ни народным артистом, ни доктором с мантией и шапочкой, ни должностным лицом. Ну разве что в нью-йоркском Карнеги-холл ни один концерт не проходил без его визы, но и то была скорее «общественная нагрузка» -- Стерн бесплатно подрабатывал «совестью американской музыки». По совместительству.

А основная его работа была -- играть на скрипке и утверждать каждым концертом тот стиль, который все еще нов, хотя за последние полвека к нему вполне можно было привыкнуть. Ему подражали и продолжают подражать сотни лауреатов, особенно из стран Юго-Восточной Азии, которые просто выучивают наизусть стерновские записи, так добиваясь премий и карьерного роста. Стиль Стерна не зря называют «антивиртуозным» -- он просто перерос стандартный романтический способ производить впечатление «доблестями» игры, как ребенок вырастает из распашонок. Сравнивая его манеру держаться и даже держать скрипку в руках с тем, как ту же самую музыку играли романтические виртуозы, можно подумать, что этот плотный карапуз с ясными глазами нарочно решил делать все наоборот. Не надо играть с публикой в большие чувства, не надо класть в музыку сахара. Сладость и пряности, на взгляд Стерна, противопоказаны скрипичному звуку: тут должен быть натуральный вкус и нормальный, ровный голос. Первые появления Стерна в компании с мировыми знаменитостями -- это начало 1950-х, когда очень пожилой каталонский виолончелист Пабло Казальс и очень молодой, но уже очень сильный «крепыш», сын эмигрантов из России, вместе музицировали на фестивале Казальса в крохотном городке Прад у границы Франции и Испании. Тогда и было замечено «фирменное» свойство Стерна, которое стало зеркальным отражением манеры Казальса, -- звук не надо подкрашивать, делать его «певучим», «нежным», он должен быть таким же естественным, как дневной солнечный свет. Не надо напрягаться и спешить -- но надо слушать очень внимательно, что и как тебе играют: то, что одни называют «феноменальной чуткостью и остротой слуха», а другие «даром музыкального хамелеона». В 1955 году Стерн впервые встретился с Давидом Ойстрахом. Они подружились. Очевидцы говорят, что надо было видеть, как мастера смеялись, когда сначала вместе играли концерты Вивальди перед микрофоном в студии в Филадельфии, а потом не могли различить по записи, кто из них какую строчку играет.

Стерн никогда не ошибался -- у него был природный дар правдивости и естественности, который невозможно купить или воспитать. Иногда казалось, что он с отсутствующим видом стоит и «пилит» свою сольную партию, в то время как большой оркестр старается до седьмого пота, -- на самом деле этот контраст и составлял самую дорогую черту его артистической славы и самый «неподдельный» секрет его успеха. Иногда это было похоже на «непреднамеренный шарм» еврейского местечкового скрипача, который играет на свадьбе как умеет, и его детское ощущение интересной игры передается окружающим само собой... Стерн отлично понимал, что каждая нота, выходящая из-под его смычка, дорогого стоит. Но это не мешало ему играть с тем спокойствием, с каким портной кроит брюки, а Тевье-молочник -- герой мюзикла, где Стерн еще добрал мировой славы в роли самого себя, «Скрипача На Крыше» -- рассуждает о мироздании, держа в руках крынку.

Стерн не менялся со временем -- это было невероятно, но опять-таки честно. О его отношении к звездам и «звездности» лучше всего говорит его же фраза насчет собственной фамилии: дело в том, что по-английски она значит «строгий», а на идиш -- «звезда», но тогда произносится как «Штерн». Скрипачу это не нравилось -- и когда он просил не называть его на немецкий манер «Айзиком Штерном», то всякий раз лукаво добавлял: «Если я Штерн, то тогда зовите меня Ишак».