В 1987--1995 годах Александр Лазарев был главным дирижером Большого театра. Тогда это было не самое прогрессивное место, но премьеры случались событийные, нетривиальные (был незапетый Чайковский -- «Млада», «Орлеанская дева»; был восстановленный Глинка -- «Жизнь за царя»; был звездный по составу и качеству «Князь Игорь» Бородина) и запоминались в том числе оркестровой безупречностью.

Потом Лазарев уехал и сделал серьезную европейскую карьеру -- был главным приглашенным дирижером Лондонского симфонического оркестра ВВС, Королевского национального оркестра Шотландии.

В 2002-м музыканты и директор Госоркестра, оставшегося без Евгения Светланова, настойчиво звали Лазарева вернуться и править. Говорят, что он был согласен, но попросил подождать год, дабы разобраться с текущими ангажементами. Другие утверждают, что в ответе Лазарева не хватало определенности. В общем, Министерство культуры осчастливило ГАСО совсем другим правителем, а местная музыкальная ситуация гордо несет в себе красивый феномен «тоски по Лазареву», которому остаются безоговорочно верны и публика, и музыканты.

Он иногда приезжает (нынешнее выступление -- примерно четвертое) и непременно собирает полный зал. Его прошлое выступление с РНО поразило ослепительно-страшными «Симфоническими танцами» Рахманинова и замечательным Метнером. Теперь Лазарев встал за пульт оркестра «Новая Россия», который выглядел старательно как никогда. В программе снова русская музыка, хотя и без стопроцентных хитов. Первая оркестровая сюита Чайковского и Первая симфония Рахманинова, после сокрушительно неудачной премьеры которой композитор не сочинял аж три года. Словом, раннее. Другими словами -- изящный выбор. Дальше -- почти всегда изящное воплощение замысла, хотя оркестру пришлось изрядно потрудиться, что иногда было слишком заметно.

Если вспомнить самые яркие интерпретации русской музыки на местной сцене, то лазаревская манера окажется где-то посредине между сумрачно-фарфоровой плетневской меланхолией и безоглядной федосеевской певучестью. Лазарев склонен к патетике и трагедийности, в которых как будто не ищет двойного дна, но при всей их откровенности они не застят глаз, а очерчены с блистательным перфекционизмом. Все словно нанизывается на жесткую, упругую пружину, которая упрямо и сильно раскручивает партитуру. Даже внешне непритязательная, написанная в духе балетного дивертисмента Сюита Чайковского у Лазарева пружинит и стремится к цельности. И вот, сперва пыхтя на фуге, потом приобретая игривость звучания в «Миниатюрном марше», то не выдерживая предложенного напряжения, то снова собираясь, оркестр вливается в финальный Гавот, где Лазарев с удовольствием обнаруживает будущего Прокофьева.

Еще больше внутренней силы в Рахманинове. Бесстрашное нагромождение кульминаций лепится точно и строго. Тяжеловесность «знаменной» темы оборачивается отменно сконструированными взрывами звучностей. И хотя духовым не хватает уверенности в себе, а первые и вторые скрипки не всегда успевают друг за другом, баланс выстраивается почти отменный, а форма создается на глазах, кажется рельефной и безупречной.

У оркестра не все получилось, но он был зачарован точной, артистичной и несуетной дирижерской работой. Потом Лазарев несколько раз жестами показывал публике, как он доволен «Новой Россией». Публика соглашалась, как бризом овеянная нетомной свежестью отзвучавших интерпретаций, и выходила прочь, сияя влюбленностью. «Тоска по Лазареву» до следующего визита дирижера будет придавать местной симфонической жизни оттенок сентиментальности, совершенно, впрочем, отсутствующей в самой лазаревской манере.