В фойе было холодно. В буфете гулял ледяной ветер. Зал ломился от публики -- все поколения артистов ансамбля пришли с женами, мужьями и детьми. На заднике алела кремлевская стена. Прочли поздравление президента. Прочли поздравление патриарха («Герою Cоциалистического Труда, лауреату Ленинской и Государственной премий»). Мэр Москвы поздравил юбиляра лично. Министр культуры сообщил: «Мы последние годы в предвкушении, с великой радостью ждали этого события». Юбиляр в неизменной кепке сидел в высокой ложе и был так далек от сцены, как не был последние сто лет. Ему рассказывали про его жизнь и иллюстрировали эти рассказы танцами. Он слушал и смотрел.

Детство в Киеве, затем в Полтаве. (Первый выход ансамбля Моисеева, задорные прогулки провинциальных дам.) Переезд семьи в Москву, первые балетные уроки у Веры Масоловой (стоимость занятия -- десять рублей и два полена), через три месяца бывшая артистка Большого привела его за руку в школу при театре. Со сцены читаются мемуары: «Я понял, что это моя судьба»; и... нынешний Большой театр танцует финал баланчинской «Симфонии до «мажор». Время сминается в неразличимый подробностями миф: «Симфонию» покинувший страну в начале двадцатых артист Мариинского театра Баланчивадзе сочинил после второй мировой войны для Парижской оперы; ничего подобного в Москве сразу после революции идти не могло. Балет нерешительно перетаптывался, еще не кинувшись к советским блокбастерам и уже подзапустив классику; спектакли, поставленные Моисеевым в Большом («Саламбо» и прежде всего «Три толстяка»), стали частью репертуара, что определил новую роль московского балета -- не младшего братца, донашивающего одежки старшего (в прошлом балетные премьеры, чуть обветшав, переезжали в Москву из Мариинки), но самостоятельного персонажа российской сцены. Но об этом времени, о «Трех толстяках», о конфликте с новым начальством (Большим театром приехала управлять «ленинградская команда», и Моисеева просто выжили из театра, он и ансамбль-то основал от безысходности) на вечере не было ни слова. Дескать, просто захотелось человеку из классики податься в народный танец. Торжественно -- «10 февраля 1937 года состоялась первая репетиция ансамбля». На сцене некоторое подобие репетиции, а на вывешенном на заднике-экране слайде -- репетиционный зал.

Далее биография конспективно (чтобы не утомлять юбиляра, вечер уложили в два часа с небольшим): война, послевоенные гастроли. В «войну» скользили по сцене в бурках знаменитые «Партизаны». (Какие бурки, какие лошади в Великой Отечественной? Понятно, что танец с саблями эффектнее, чем имитация танковой атаки, хотя как поставить, но взглянем трезвым взглядом: человек блистательно отрабатывал свою вполне живодерскую эпоху, ту самую, где на танки от неподготовленности бросали кавалеристов.) «После войны» -- «ансамблю предстояло покорить страны Восточной Европы своим искусством» (цитата из мемуаров). Тут появилась первая пара гостей -- солисты Венской оперы Ребекка Глэдстоун и Андраш Лукач в сочиненном Лукачем же на музыку Майкла Наймана Connection, черные трико, абстрактная геометрия танца. (Выглядели совершеннейшими инопланетянами; так же смотрелась и парочка из бежаровского балета, Катерина Шапкина и Жюльен Фавро -- меж звонких, удалых, вполне виртуозных танцев «моисеевцев»: чужие хрупкие люди посреди фанфарного счастья.) В финале зачитали список наград Моисеева (вплоть до ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени, присужденного только что), и человек, семьдесят лет доказывавший, что вариации на фольклорные темы имеют художественный и идеологический смысл, убедительно доказывавший это ровно в том веке, когда убиваемый массовой культурой фольклор начал умирать безоговорочно и интенсивно, отсалютовал залу бокалом шампанского. Выглядел он для своих лет вполне бодро.