Натюрморт по причине камерности и приземленности как самостоятельный художественный жанр зародился довольно поздно, в конце XVI столетия. Да и то прежде всего в Голландии, переживавшей тогда расцвет среднего класса -- пылкие изображения снеди и вина доставляли детскую радость бюргеру, добившемуся этих благ собственным трудом. Но барочные натюрморты могли быть не только усладой плотских чувств чревоугодника, но и строгой проповедью кальвиниста. Тема Vanitas (по-латыни -- «суета», «призрачность», «беспочвенность») часто напоминала о себе в самых изысканных композициях -- то погашенной свечой, то разбитой рюмкой, то спускающейся со стола вьющейся кожурой полуочищенного лимона, а то и совсем прямолинейно -- невесть откуда взявшимся черепом. Старательно изображенные в этих моральных аллегориях предметы роскоши и атрибуты наслаждений должны были свидетельствовать о преходящности наслаждений и краткости жизни.

«В качестве символа натюрморт может в равной степени воспевать земное благоденствие и изобилие и говорить о бренности и смерти», -- писал выдающийся историк живописи и музейщик Макс Фридлендер. Эта многозначность символа и вынуждает понимать всякий натюрморт как конспиративное послание, шифр к которому скрыт в исторической эпохе и социальной среде, видеть за денотативной фиксацией вещного мира разбегающиеся вширь коннотативные смыслы. Проще говоря, рассматривая созданный художником незамысловатый с виду текст, всякий раз задумываться о контекстах.

«Игры с контекстом» -- именно таков подзаголовок (или второе название?) выставки «Натюрморт», открывшейся в Крокин-галерее. Попробовать себя в музейном жанре и сквозь его пыльную призму взглянуть на сегодняшнюю реальность-контекст тут предложено десятке современных авторов. Принадлежащих к разным поколениям, работающих в разных стилях и техниках, да и вообще с трудом сводимых в одной скромной по размерам экспозиции. Практические интересы галереи понятны -- пора дополнить сложившуюся команду «своих» художников (Константин Батынков, Ольга Чернышева, Пакито Инфантэ и др.) перспективными «новичками», доселе сотрудничавшими с галеристами-конкурентами. (Так появились на нынешней выставке именитые Андрей Филиппов и Наталья Турнова, а также становящийся все более востребованным и модным тандем Алексея Политова и Марины Беловой.) Сложнее разобраться с кураторской интенцией, тем более если даже сопроводительный текст называет заявленную тему «натюрморта» всего лишь «номинальными параметрами» проекта. В сухом зрительском остатке лишь необычайно свежее ощущение: всякий художник видит и изображает мир по-своему, в том числе и работая в жанре натюрморта.

Впрочем, если приглядеться, вчувствоваться и вдуматься, то можно обнаружить в сумбурной экспозиции странным образом сложившиеся «динамические пары». Подсвеченные разноцветными электрическими лампами гигантские темные силуэты иссохших яблок и груш (объекты «Души сухофруктов» Политова и Беловой) рифмуются с пятнадцатилетней давности инсталляцией Турновой «Натюрморт из простых предметов» (расставленные вдоль стены угрожающе огромные черно-белые модели ножа, ножниц, вилки, кусачек и зубной щетки, причем последняя выглядит наиболее зловеще). Свежайшая живопись плодовитого Константина Батынкова (серого колора «портрет» электрочайника Tefal и серия с изображениями четырех советских подстаканников) не по стилю, но по минорно-мортальному тону сродни древним, начала 80-х годов, гиперреалистическим полотнам Семена Файбисовича с умирающими цветами. Открывает выставку новая микроинсталляция "Хмурое утро" ветерана московского концептуализма Андрея Филиппова: зеркало, на полке перед которым стоят выкрашенные в серое кисти в банке и советская скульптура орла, а между ними заманчиво поблескивает раскрытая опасная бритва "Особая" ценой в 2.80. И этому выморочному депрессняку тоже находится пара -- фотография "младоконцептуалистской" группы "Фенсо" "Ненатура" -- бутылка из-под джина с аббревиатурой звукозаписывающей фирмы JVC на этикетке и брошенные на стол наушники с логотипом группы рядом. Но этот уже хрестоматийный снимок-галлюцинация сделан в 1994 году.

Не знаю, хотелось ли организаторам выставки добиться эффекта дежа вю, но ненароком им это удалось. Что окончательно понимаешь, когда смотришь видеофильм Пакито Инфантэ и Александра Петровичева "Русское барокко", где в замедленном темпе под музыку "Марша" Георгия Свиридова проплывают ватные лебеди из сцены пира в "Иване Грозном". Эйзенштейн тут становится похожим на барочного Гринуэя, а Свиридов -- на минималиста Наймана. Но может быть наоборот? И ничто не ново под луной?

Таков философический «контекст» нового проекта Крокин-галереи, реабилитировавшего не столько бессмертный жанр натюрморта, сколько свойственные ему меланхолические интонации. Ибо «земного благоденствия и изобилия» на выставке нет.