В пьесе Жана Ануя «Орнифль» речь идет о модном поэте, а точнее, о модном текстовике. Орнифль -- это такой Илья Резник, с той лишь разницей, что в отличие от российского клона он отдает себе отчет в собственной бездарности. Он в меру ироничен, не в меру остроумен, предельно циничен и очевидно умен. Он не ведает вдохновения, но в совершенстве овладел ремеслом. Он так талантливо бездарен и так восхитительно аморален, что хочется воскликнуть: «Браво!» Во всем российском театре есть лишь один человек, способный сыграть эту роль, ни в кого не перевоплощаясь. Это, конечно же, Ширвиндт, обаятельный шармер, жизнерадостный жуир, записной остроумец, способный даже панихиду превратить в передачу «Вокруг смеха». Ведь что нас в первую очередь подкупает в герое Ануя? Разумеется, трезвость самооценки. А в Ширвиндте? То же самое.

Орнифль обращает любую поэтическую тему -- от истории любви до истории Спасителя -- в ладно скроенные куплеты, Ширвиндт -- любого персонажа в Орнифля. Выбор его на эту роль, а точнее, выбор этой роли для него и есть фактически концепция спектакля, и режиссеру по большому счету делать здесь больше нечего. Между тем режиссером сатировской премьеры значится Сергей Арцибашев, человек серьезный, сумрачный и похожий внешне на персонажа Достоевского. Арцибашев -- это анти-Орнифль, верящий в высокое назначение искусства, любящий поговорить о духовности и предпочитающий эстрадной легкости скучноватый, но крепко скроенный психологический театр. И вот они сошлись -- вода и пламень. Победил Ширвиндт.

Спектакль напоминает концерт с участием звезд Театра Сатиры и ассистирующих им персонажей второго плана, а весь текст Ануя распадается на более и менее удачные репризы. Чаще всего исполнителем этих реприз является -- что логично -- сам Ширвиндт, но время от времени, когда на сцену выходит Михаил Державин, зрителей потчуют парным конферансом. Иногда кажется даже, что Ануй специально написал свою пьесу для этого звездного дуэта, так удачно ложится текст преуспевающего версификатора и его приятеля Маштю на избранные артистами маски циника и балбеса. О каком-либо сквозном действии в этой ситуации говорить, разумеется, бессмысленно, но зато всем очень весело.

Репризный принцип выдерживается даже в сценах, исполненных драматизма. Такие в пьесе Ануя, к сожалению, тоже есть, и для Ширвиндта они -- наказание Божие. Сыграть настоящее, живое чувство -- отчаяние, боль утрату, влюбленность, стыд -- новоиспеченному худруку Сатиры так же сложно, как Орнифлю стать из рифмоплета поэтом. Для этого кроме ремесла необходима еще как минимум искренность. А где ее взять? Куда проще превратить все в эстрадные юморески. Ширвиндт и превращает. Уж что-что, а это он умеет делать поистине блестяще. Тут он несравненен и неподражаем. Тут в нем появляются легкость Фигаро и изобретательность Остапа Бендера. Вот к Орнифлю является внебрачный сын и угрожает папеньке пистолетом, а в зале хватаются за бока. Вот герой держится за сердце и пытается выдавить из себя последнее «Прости», а публика утирает слезы от смеха. Этот Орнифль понарошку творит, понарошку любит, понарошку кается и умирает в финале тоже, судя по всему, понарошку. Во всяком случае поверить в его смерть может только очень наивный человек.

Видимо, для того, чтобы подчеркнуть тождество персонажей, Сергей Арцибашев то и дело подпускает в спектакль легко угадываемые театральные реминисценции. Разговор Орнифля с женой-графиней (Вера Васильева) напоминает диалог графа Альмавивы и Розины из легендарной сатировской «Свадьбы Фигаро». Отдельные пассажи Орнифля -- изречения мольеровского Дон Жуана (произнося их, Ширвиндт даже надевает на себя соответствующий парик). И все эти сыгранные когда-то Ширвиндтом роли встают в один ряд с Орнифлем -- квинтэссенцией его актерского творчества и жизненного пути.

Театральные реминисценции легко прочитываются и в оформлении (хочется написать «как всегда прекрасном»), выполненном Олегом Шейнцисом. Костюм ануевской графини больше подошел бы Розине из комедии Бомарше, костюмы врачей, лечащих Орнифля, смахивают на костюмы мольеровских докторов, а декорация напоминает одновременно альков, портик, зал для приема гостей и городскую площадь с фонтаном и статуей. В последней можно при желании заподозрить статую командора, но это было бы чересчур концептуально. Хороша шейнцисовская декорация помимо прочего тем, что годится едва ли не для всех комедий мирового репертуара.

Спектакль сделан словно специально для того, чтобы упрекнуть его в отсутствии глубины и легковесности, но не хочется. Конечно, этой постановкой Арцибашев изменил себе, но это единственное, что он мог и должен был сделать, придя в Театр Сатиры и взяв на главную роль его руководителя. К тому же как подумаешь, что пьесу Ануя, этого посредника между миром высокой литературы и низкопробным театральным репертуаром, поставили всерьез, становится не по себе. Куда лучше вот так. С шутками-прибаутками и безо всякой назидательности. Единственное, что есть в новом спектакле Сатиры, кроме реминисценций и реприз, это своеобразная исповедальность. «Да, я -- Орнифль, -- словно бы говорит нам со сцены исполнитель заглавной роли, -- вы думаете, легко быть Орнифлем?» Конечно, легко, хочется ответить ему, если ты -- Александр Ширвиндт.