Ставить сейчас Кена Кизи? Шестидесятые далеко, еще дальше -- американские шестидесятые. Битники, предлагавшие слишком простые решения сложных проблем (давайте освободим человека -- и быстро, а быстрее всего вырвать его из угнетающего общества можно с помощью ЛСД и волшебных грибов) -- уже древняя история. Даже восьмидесятые, в которых не было человека, не посмотревшего снятый по роману фильм Милоша Формана «Пролетая над гнездом кукушки», уже засыпаны такими рваными, тлеющими и тоже уже покрывающимися пеплом годами, что зал Ленкома, средний возраст которого -- сорок лет, текст воспринимает как незнакомый. И вся эта когда-то звучавшая «манифестом поколения» история об уголовном бунтаре Макмерфи, попавшем из тюрьмы в образцовую психушку и объясняющем на личном примере ее затурканным властной медсестрой обитателям, что такое свобода, в спектакле Александра Морфова долго-долго (весь первый акт) кажется старинным анекдотом «про психов».

Публика, надо сказать, о-очень веселится. Нет, правда, смешно: в стерильный больничный мир (белокафельные стены, прозрачные перегородки, сверкающий металл поручней и легких складных стульев -- художник Давид Боровский), где все по распорядку, где у каждого больного -- своя забавная странность, где «трудовая терапия» -- это расчесывание шерсти у цветных игрушечных зайцев, где чуть суетлив доктор и чуть-чуть пережимает с демонстрацией добросердечности медсестра (Елена Шанина; у ее героини отличная «служебная» улыбка и та хорошо знакомая снисходительность мелкого, именно в твоей ситуации много значащего начальника, что способна заставить взорваться любого нормального человека), в мир этот попадает нарушитель порядка, инстинктивный дезорганизатор. Развлекает больных игрой в карты с порнографическими картинками, курит в неположенном месте, постоянно (чуть матерно) хохмит -- тут надо сказать, что перевод Виктора Голышева обильно дополнен актерскими шуточками, родившимися на репетициях, -- и тормошит-встряхивает этот полусонный мир. (На экранах трех висящих на стенах телевизоров еще до начала спектакля задумчиво плавают глубоководные рыбы; одним из «восстаний» Макмерфи будет попытка переключиться на футбольный матч.) И даже если зритель обманут любезной маской медсестры и, припоминая отечественные лечебные учреждения, способен порадоваться за благополучие американских страдальцев, в нем все равно сработает нормальное сочувствие «бунтарю без причины». Ведь все это шутка, игра, это почти карлсоновское «курощение» медсестры -- и за эскападами Макмерфи следует верный хохот зала.

Играет Макмерфи Александр Абдулов. И делает с собой вещь почти невозможную. Будто смыв аляповатый грим дурных сериалов и чудовищных тусовок, он высвечивает в этой роли свое истинное лицо -- лицо старого и настоящего актера. Вот его герой взрывается после запрета на футбол -- и, глядя на появившуюся на экране вместо игроков физиономию медсестры, подскакивая на стуле, как болельщик на стадионе, кричит на нее, как на оплошавшего игрока, азартно, отчаянно и гневно. А вот ошеломленно затихает после бунта, поняв, что его могут оставить в заведении навечно -- и кидается ручками-ручками собирать разбросанный мусор; у него есть и опыт проигрыша, у этого Макмерфи, и на лице у актера -- опаска и картинная почтительность старого зэка. Вот устраивает вечеринку и покровительственно наблюдает, как приглашенной им девушке по вызову все-таки удается утащить в постель зажатого и закомплексованного девственника Билли, всю жизнь которому испортила мать своим чрезвычайным контролем (в ухмылке Абдулова -- ни капли похабщины; и две тонны совершенно неожиданной доброты). Нельзя сказать, что спектакль -- бенефис Абдулова, весь актерский ансамбль очень хорош (и Сергей Степанченко, и Андрей Леонов, и Сергей Фролов, и Виллор Кузнецов, и Александр Сирин, и Иван Агапов), но спектакль держится на нем и им прославится.

Во втором акте, начавшемся ровно с того, как Макмерфи понял истинную опасность положения, зал еще понемножку смеется. Но уже как-то и вздрагивает, когда явно давший себе слово быть послушным герой ввязывается в драку с охранником; ежится, когда после наказания электрошоком герой возвращается раскоординированный и какой-то оплывший (как такое можно сделать с лицом за пару минут, а?). И -- замирает в растерянном молчании, когда героя все-таки убивают; было слишком весело, и привыкшая к сериальному «все будет хорошо» публика слишком долго надеялась на хеппи-энд.

А его нет. У Кена Кизи и у Милоша Формана есть: Макмерфи мертв, но, выламывая дверь, из психушки уходит просидевший в ней более десятка лет индейский Вождь -- герой гибнет «за нашу и вашу свободу», так сказать. В спектакле Морфова Вождь ничего не ломает -- металлическое ограждение вдруг падает само, и индеец уходит в яркий свет -- тут уж непонятно, то ли на свободу, то ли вовсе из этого мира. И свобода, которая так проста -- смотреть по телевизору то, что ты хочешь, путешествовать где хочешь, да и просто выпивать в любое время дня и ночи -- оказывается совершенно недостижимой. Послание Ленкома и Александра Морфова. Поминки по битникам.