«Милосердие Тита» было поставлено Дмитрием Бертманом не для Москвы и не для филармонии -- премьера состоялась 8 августа 2004 года в испанской Мериде. Авторы спектакля -- постоянный геликоновский тандем Бертман--Понькин и художники Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева -- страшно гордились той премьерой и даже показывали журналистам видеозапись спектакля. Главным предметом их гордости был бассейн, построенный на сцене, -- прямоугольное углубление в полу с водой по щиколотку. Этот бассейн прямо-таки не давал покоя Бертману -- герои его спектакля, и в испанском варианте, и в нынешнем филармоническом, бросаются в воду по поводу и без. Другое дело, что испанский open-air у древнего амфитеатра проходил при температуре под сорок и артисты, надо полагать, были только рады неожиданной возможности освежаться по ходу действия. В зале Чайковского вода была ледяной, что не могло не отразиться на лицах героев, засовывающих ноги в воду с видом пионеров-героев.

Но было бы хорошо, если бы эта ничем с точки зрения нормальной человеческой логики не обоснованная вода влияла только на выражение лиц исполнителей. Однако ее роль, в задумке Бертмана смыслообразующая, обернулась на деле уморительной карикатурой. Ну как еще можно воспринимать великого римского императора Тита (Николай Дорожкин), валяющегося на краю этого бассейна и игриво брызгающего водичкой на всех проходящих мимо? Или, к примеру, женщину в густой вуали, черном платье и с белой лилией в руках, медленно и в такт музыке бредущую в воду, таким незамысловатым, прямо скажем, образом символизирующую смерть и предательство, разговорами о которых буквально наводнена опера?

Но блестящей постановочной идеей с водой Дмитрий Бертман не ограничился. Еще одним открытием режиссера стало раздвоение личности у двух персонажей оперы -- Секста и Анния. Женские по вокалу и мужские по сюжету, эти роли Бертманом соответственно разделены: мужчинам выпала актерская игра, а женщинам -- пение. Надо заметить, что Лариса Костюк (Секст) и Мария Масхулия (Анний) стали в результате той соломинкой, за которую хватался барахтающийся в мутной воде поразительных режиссерских идей спектакль. Их отменные голоса и профессионализм изрядно повышали уровень происходящего на сцене. А происходило странное. Раздвоенные персонажи ходили по сцене за ручку. Император наглым образом приставал к Сексту, при этом используя единственный известный ему прием -- кокетливо брызгаясь. Главная героиня Виттелия (Шарлотта Лейтнер) томно прижималась к стене в лучших традициях немого кино, стояла, изображая отчаяние, некоторое время, провоцируя при этом какие-то не совсем приличные действия со стороны влюбленного в нее Секста, затем медленно и величаво пересекала всю сцену и прижималась к стене противоположной, но уже животиком.

Участие госпожи Лейтнер, по слухам, было условием одного из спонсоров постановки, и это похоже на правду -- иначе не объяснить тот факт, что в «Геликоне», имеющем достаточное количество неплохих сопрано, заглавную партию поет пухленькая австрийка с не звучащим внизу и сильно болтающимся на верхах голосом. Сопереживать ей было сложно, поэтому в момент ее наибольших страданий зал развлекался от души, порой переходя на откровенный хохот. Этому способствовал и оркестр, играющий попросту мимо нот.

Прибавьте ко всему вышеописанному абсолютную серость происходящего -- не аллегорическую, а буквальную: в спектакле есть лишь три цвета -- черный, белый и серебристый (плюс золотая мантия Тита, впрочем, больше всего напоминающая фольгу), и станет понятно, отчего с последней нотой спектакля публика буквально ринулась в гардероб. Костюмы и сценография поражали воображение -- массовка из мужчин-римлян была одета в гигантские черные мешки для мусора или нечто на них похожее. Женская часть жителей Вечного города больше всего напоминала новогодний утренник -- сплошь какие-то снежинки и звездочки. А затянутая черным полиэтиленом сцена помимо непривлекательного вида еще и сыграла дурную шутку с Еленой Семеновой, исполнительницей роли Сервилии, -- элегантно выбегая на поклон, певица, отменно исполнившая свою партию, поскользнулась и, что называется, навернулась с разбега. Что, впрочем, после всего увиденного показалось еще одной режиссерской идеей.