Подающий себя с межгалактическим шиком Андрей Бартенев -- знаменитый художник-перформансист, единомышленник выдающегося американского режиссера Роберта Уилсона. Бартенев любит устраивать в разных точках планеты грандиозные шоу, в которых задействованы все жанры и виды искусств, от хореографии до танца. Ныне Бартенев дебютировал как актер драматического театра. Спектаклем с его участием Shlem.com по роману Виктора Пелевина «Шлем ужаса» завершился фестиваль NET. Постановка претендует на новое слово в языке российского театра. Использовались три пространства: сцена, экраны с видеоартом, мониторы ноутбуков в руках у зрителей, которые комментировали увиденное в чате. Несмотря на эти приемы, наладить интерактивное взаимодействие авторам спектакля почти не удалось. Самому спектаклю театральные критики поставили низкую оценку. Однако участие в нем художника Бартенева интригует само по себе. Это еще одно свидетельство одержимости Андрея идеей преодоления традиционных границ искусства, страсть к организации единого мультимедийного пространства, тем более что материал спектакля -- переложение легенды о Тесее и Минотавре в форму интернет-чата -- к подобным экспериментам располагает. Об искусстве без границ, виртуальной реальности и своей новой роли Андрей БАРТЕНЕВ рассказал Александру БЕЛЯЕВУ и Сергею ХАЧАТУРОВУ.

-- Тема и сюжет романа «Шлем ужаса» вам близки?

-- Когда я прочитал пьесу, написанную на основе романа Виктора Пелевина «Шлем ужаса», сперва ничего не понял. Понимание образа пришло в процессе работы с актерами и режиссером Живиле Монтвилайте. Пьеса, как и роман, о виртуальной ловушке сознания, в которую попали скитающиеся по Интернету пользователи. Сейчас для меня эта ситуация с лабиринтом и «шлемом ужаса» проецируется на многие сферы современной жизни, искусство в том числе. Сегодня искусство пребывает в силовом поле полярных идей. Актуальны темы «форма без формы» и «желание без реализации». В этой связи очень современен принцип конструирования самого текста пьесы. Он воспринимается как предложение без начала и без конца. Можно убрать все заглавные буквы. Знаки препинания. Между словами не ставить пробелов и воспринимать текст одним словом. Это и есть «шлем ужаса» -- устроенный так, что деталь в нем больше целого.

-- Как вы оцениваете результат работы всей команды во главе с г-жой Монтвилайте?

-- Проект -- попытка освоения нового театрального языка. Театр российский меня расстраивает. Уилсон сделал в Большом «Мадам Баттерфляй». Это шедевр. Ты приходишь и наслаждаешься. Идешь в консерваторию. Там выступает Федосеев со своим Большим симфоническим оркестром. Ну это что-то невероятное. Это откровение. А российский драмтеатр по большей части ввергает в уныние. Это чаще все какая-то борьба за классицизм, за те эмоциональные пласты, которые ушли в другие времена. Можно пойти к любому иглотерапевту, и он скажет, что если колоть в течение десяти лет в одни точки -- никакой пользы не будет. Только вред начнется. И вот новый спектакль -- попытка найти новые точки эмоционального контакта.

-- А вас не удивило, что проект, претендующий на мультимедийность, забуксовал все-таки в эстетике традиционного пронафталиненного театра. И стиль игры, и визуальное воплощение с кабинками-ячейками, в которых томятся юзеры-фантомы, воспринимались чем-то ретроградным. А ведь можно было все сделать куда отважнее, изобретательнее, авангарднее. Вам понравилось визуальное воплощение спектакля, не хотелось ли что-либо изменить?

-- Как детали внутри механизма мне нормально. Если бы я ставил это произведение, конечно бы, я сделал все по-другому. В работе над ролью я, конечно, предлагал свои идеи.

-- Что такое ваш герой, которого по постам в чате зовут Organizm?

-- Это воплощение той страсти, которая возникает между человеком и компьютером. Что называется, ушел в Сеть и не вернулся. Это страсть к тому же сублимирована Интернетом. Не живая, не теплая, а ледяная, замерзшая в пикселях. Потому у меня была ровная, роботоподобная манера говорить и двигаться. Такие примитивные звукоформы, биологические формы: сыграть палочку, уголок в интерьере -- это как раз я.

-- А какие мультимедийные формы выбираете для своих перформансов вы сами?

-- Ну, например, синтез пластического и звукового образов. Моя последняя скульптура называется «Скажи: я тебя люблю». Это акустический перформанс для Первой московской биеннале (проект «Вторжение» Ольги Свибловой). Теперь эта скульптура выставлена в Московском музее современного искусства на Петровке. Это двести динамиков, закрепленные на изогнутой спирали. Программа включает девять блоков динамиков. Стоит микрофон. Играет музыка. Зритель подходит к микрофону. Говорит «Я тебя люблю», и его звук начинает лететь по этим динамикам, трансформироваться. В компьютере есть библиотека, записывающая предыдущие голоса. Когда вы подходите, ваш голос бежит эхом пять-шесть раз, и седьмой раз из библиотеки вылетает звук в ответ. Получается, тебе признается в любви предыдущий голос. Это звуковая форма в чистом виде.

В своих постановках я всегда хотел воплотить пластику звука.

Например, в Нью-Йорке я делал перформанс «Лестница красного» для Роберта Уилсона. Выходили реальные оперные певцы и пели арии, например, второй реинкарнации собаки. Мы активно использовали звуки падающих пустых банок из-под кока-колы и шлепания пасты, приготовленной на огромных блюдах. Специально приглашались «крикуньи», которые со второго этажа опрокидывали макароны на сцену. То была изумительная какофония! Экспрессия звука дает эмоциональный толчок для хореографии. Я это использую.