Лучший и, в сущности, единственный симфонический зал Москвы доживает последний год перед давно намеченной реставрацией. После летнего конкурса Чайковского его скорее всего закроют (одновременно то же самое случится и с Большим театром), и тогда всем московским меломанам, видимо, нужно будет посоветовать переехать на несколько лет в Питер. Пока же все идет своим чередом. Даже появляются признаки по-европейски налаженной концертной жизни. Открывший свой сезон Российский национальный оркестр решился сыграть одну и ту же программу два вечера подряд -- как будто это не Москва, а какой-нибудь Берлин -- и оба раза собрал полный зал. Играли Моцарта (24-й фортепианный концерт) и Малера (Первая симфония). Но в данном случае, конечно, кассу сделали два других господина -- Михаил Плетнев за роялем и Владимир Спиваков за пультом.

Мы постепенно привыкаем к странному соседству на сцене этих двух совершенно разных музыкантов, а также к статной спине Спивакова, сменившего два года назад Плетнева на посту художественного руководителя РНО. Тем более что успехи Спивакова на дирижерском поприще становятся заметны не только невооруженным глазом, но и невооруженным ухом. Малера (самого «неплетневского» композитора, редко попадавшего в репертуар РНО) он сыграл очень качественно и подробно, продемонстрировав, как на параде, все достоинства оркестра -- благо богатая партитура предоставляет к тому массу возможностей. В коде вся медная банда воинственно встала, чтобы как следует рявкнуть последние ноты, -- но этот театральный элемент, в малеровской партитуре не предусмотренный, не противоречит общепринятой практике.

В целом же дирижерский стиль Спивакова стал строже и академичнее, что ведет, с одной стороны, к скуке, но с другой -- к графичной выверенности каждого эпизода. Другое дело, что эти эпизоды, как правило, существуют сами по себе, далеко не всегда складываясь в единую драматургическую линию. Спиваковского Малера сложно назвать динамичным. В нем нет напряженности, томления, сумасшествия или юношеской страстности. Но есть зрелый расчет и несколько точных попаданий, среди которых -- жеманный вальс из второй части симфонии.

Сольная фортепианная партия Плетнева в Моцарте, напротив, была сплошным точным попаданием. Рояль не произнес не одного случайного, бессмысленного звука. Стиль Плетнева, сохраняющий свою фирменную ясность и выпуклость -- будто на звуки лупу навели, -- при этом тоже куда-то мутирует. Его рискованно запедаленный Моцарт казался укутанным в романтические покровы, которые сложно было бы себе представить десяток лет назад. Его рояль был печален, трагичен, сентиментален, ироничен, капризен -- в общем, он был совершенно самодостаточен. И в результате оркестр казался явно лишним на этом празднике надменного фортепианного совершенства. Но солист был так хорош, что непонятно -- ругать его за этот эгоцентризм или хвалить.