Сергей Георгиевич Бочаров -- человек, которым русское просвещенное сообщество обязано гордиться. При той методологической разноголосице, что царит в отечественной филологии, при том, увы, ставшем привычным (уже почти и не раздражающем) злом духе ревности, соперничества и подозрительности, что долгие десятилетия корежит жизнь гуманитарного цеха и мешает осмысленной работе, при той завороженности «своими» идеями и решениями, что враждебны духу подлинного знания, мало найдется историков литературы, чей авторитет в профессиональном кругу был бы сопоставим с бочаровским. Каждое его выступление в печати становилось событием -- и не только для узких специалистов по тому или иному писателю, о котором вел речь Бочаров, но для всех, кто пытался осмыслить русскую литературу и тем самым сберечь ее, послужить ей и в мутном тумане поздней советчины, и в пору забубенного похмелья, которым отозвался (долго еще будет отзываться) семидесятичетырехлетний морок.

Его первая небольшая, популярная (по формальному заданию) книга о «Войне и мире» (1963; переиздавалась потом три раза) выявила в знакомом, «простом» и «понятном», романе такое богатство поэтических смыслов (и таящихся в них смыслов историософских, этических, религиозных) и с такой мерой непреложности, что казалось, будто только так «Войну и мир» всегда и читали. Словосочетание «мир Толстого» утратило расплывчатую метафоричность -- стало ощутимым фактом. Это был именно «мир Толстого», глубоко отличный от иных поэтических космосов. В 1985 году Бочаров с полным правом назовет свою книгу, вобравшую статьи, посвященные Сервантесу, Пушкину, Баратынскому, Гоголю, Достоевскому, Толстому, Платонову, «О художественных мирах». Но с не меньшим правом он в 1999 году озаглавит новый свод статей (к прежним героям здесь добавились Константин Леонтьев, Ходасевич, Бахтин и наши современники -- Синявский, Битов, Петрушевская) «Сюжеты русской литературы». Ибо, хотя «мир» всякого художника и подчинен своим законам (без постижения которых он не дается читателю), «произведения и творческие миры писателей не одиноки, но непрерывно вступают друг с другом в контакт, иногда их авторами предусмотренный, но чаще непредусмотренный; эти их контакты и отношения и образуют сюжеты, развивающиеся в пространстве целой литературы».

Можно по-разному относиться к частным решениям Бочарова, но нельзя не видеть, что его работы (к названным выше должно прибавить книгу «Поэтика Пушкина», 1974) оказали огромное воздействие на рост русской филологической мысли конца XX -- начала XXI века. И потому, что для очень многих будущих литературоведов отправным пунктом при выборе стези стала прочитанная еще в школьные годы книга о «Войне и мире». И потому, что отчетливость выводов в любой работе Бочарова вырастала не из теоретических посылов или личных убеждений (хотя и то и другое в его текстах всегда есть), но из сосредоточенного, «пословного», следования за мыслью писателя. И потому -- это представляется первичным -- что Бочаров всегда ощущал (и давал это почувствовать читателю): мир великого писателя больше, чем наши сколь угодно точные и тонкие о нем соображения, «творение» многомернее его «интерпретации». Проследить, как именно присутствие Бочарова сказывалось на эволюции русского литературоведения, как отзывались на его голос ученые других школ и складов мышления, -- трудная, но необходимая (и захватывающая) задача для будущих исследователей. Признать значимость его жизненного дела, выразить нелицемерную благодарность ученому и писателю (для Бочарова литературоведение в его достойных образцах есть неотъемлемая часть литературы; о его трудах тоже иначе не помыслить) -- долг современников. До сих пор, к стыду нашей интеллигенции (в первую голову литераторского мира), его выплата откладывалась на потом.

Не говорю о советских временах (тут все ясно), но и щедрый премиальный дождь последних лет Сергея Георгиевича не затронул. Государственные, президентские, «триумфовские» и прочие лавры его миновали. (Квазиутешение, от которого еще горше: гуманитарии вообще награждались редко. Никакого выраженного общественного признания не получили, к примеру, уже ушедшие от нас Вадим Эразмович Вацуро или Александр Павлович Чудаков.) Не удостоился Бочаров и Пушкинской премии, до недавних пор существовавшей в России волей немецкого фонда Альфреда Тепфера, а ныне пресекшейся. (Единственным из гуманитариев -- и последним -- ее лауреатом стал заливистый радийный «парадоксалист» Борис Парамонов. Ох, не скучно будет грядущим историкам постигать пригорки и ручейки нашего культурного ландшафта.) Теперь мы можем вздохнуть с облегчением. И поздравить: Бочарова -- с наградой, себя -- с запоздалым «почти избавлением» от жгучего стыда.

31 октября Сергею Георгиевичу была вручена Новая Пушкинская премия, учрежденная Фондом Александра Жукова (геофизик и бизнесмен; не путать с вице-премьером!), Государственным музеем А.С. Пушкина (там прошла церемония) и Государственным музеем-заповедником «Михайловское». Премия возникла по инициативе писателя Андрея Битова, который, сколько можно понять, лично будет определять лауреатов. (В пресс-релизе сказано: «жюри и конкурс не предусмотрены».) Бочаров получил премию (материальная составляющая -- 250 тыс. руб.; в у.е. переводите сами) по номинации «За совокупный творческий вклад в отечественную культуру». С будущего года к ней добавится еще одна -- «За новаторское развитие культурных традиций» (100 тыс. руб.). Кроме того, Новая Пушкинская премия «предусматривает гранты на двухнедельное проживание в заповеднике «Михайловское». (Похоже, для кого-то из «подающих надежды». Калькируется стратегия «пушкинско-тепферовской» премии, в распределении которой Битов играл, мягко говоря, не последнюю роль: там двух «молодых» -- то есть не достигших пятидесятилетия -- писателей отправляли на два месяца в Германию.) С будущего года награждение будет проходить 26 мая (Битов много лет не устает повторять, что рождение Пушкина следует отмечать в этот день -- так, будто смены календаря у нас не случилось), разумеется, в музее на Пречистенке.

Естественно пожелать премии долголетия. И что важнее -- сохранения принятого масштаба. Пусть ее новые лауреаты будут сопоставимы с первым. Пусть веселое имя Пушкина осеняет тех, кто привык отдавать себя художеству и любомудрию, «не требуя наград за подвиг благородный», а не вечным клиентам -- очередникам всех раздаточных инстанций. Если же (у нас всяко бывает) жизнь Новой Пушкинской премии окажется скоротечной, то, уверен, она все равно будет благодарно помниться -- по Сергею Бочарову, ее первому лауреату.