Одиннадцатитомное Собрание сочинений Пастернака (М., «Слово/Slovo») именуется полным. Всякая издательская «полнота» условна (головоломная проблема редакций и вариантов), но признаем: столь представительно наследие Пастернака никогда не издавалось. Правда, объемные переводы предложено читать по мультимедиа-приложению (там же размещены биография поэта, фотоархив, фонограммы и система указателей). Решение не веселящее, но объяснимое: три (а то и четыре) дополнительных тома сильно удорожили бы и без того не дешевое собрание, пастернаковские Шекспир и «Фауст» широко доступны, а ради переводов пьес Бен Джонсона, Кальдерона, Шиллера, Клейста, Словацкого можно и глаза поломать.

Хотя на титулах первого и второго томов (поэзия) значится 2003-й, а на титулах третьего (художественная проза), четвертого («Доктор Живаго») и пятого (критика, драматургия, анкеты, стенограммы выступлений) -- 2004 год, общественным достоянием собрание стало лишь этой осенью. Вопреки господствующей ныне тенденции по отдельности тома не продаются, а потому нумерация не спрятана в «выходных данных», но гордо светится на корешках и обложках. Итоги подведены -- Евгению Борисовичу Пастернаку и Елене Владимировне Пастернак, чьим тщанием в основном подготовлено собрание (как и множество публикаций -- журнальных и книжных, как и пятитомник, изданный «Художественной литературой» в 1989--1992 годах), есть чем гордиться.

Прирост новых текстов не слишком велик -- разнообразнее представлены варианты; пополнились разделы юношеских опытов (и в стихах и в прозе); опубликовано несколько «стихов на случай». Весьма значимы публикации записей и конспектов Пастернака (частично известных и прежде, но по труднодоступным изданиям), в том числе сопутствовавших работе над переводами Шекспира и «Доктором Живаго». Разумеется, расширились комментарии, учитывающие немалые достижения новейших пастернаковских штудий.

Шестой том отведен поэтическим переводам (составление и комментарии Е.В. Пастернак и А.Ю. Сергеевой-Клятис). Здесь находим три оды Горация (1947), интермедии немецкого мейстерзингера Ганса Сакса (1918; Пастернак высоко ценил эту работу; порукой тому -- публикация, отделенная от появления текстов двадцатью годами, и включение «масляничных фарсов» в томик «Избранных переводов», 1940), несколько переложений Гете (в том числе «На горных вершинах», героическая и тщетная попытка преодолеть гениальную неточность Лермонтова: Тихо высятся горы./ В полусон/ Каждый листик средь бора/ На краю косогора/ Погружен./ Птичек замерли хоры./ Погоди: будет скоро/ И тебе угомон), фрагмент поэмы Китса «Эндимион» (1938), «Средь нашего земного рая...» Шевченко (1945), большой корпус Шандора Петефи (1939, 1947 -- тогда за месяц Пастернак перевел около шестидесяти стихотворений и три поэмы), подборка из Рафаэля Альберти (1938), газели Алишера Навои (1946--1948) и ряд других стихотворений разноязычных поэтов, не вместившихся в пятитомник. Простор тома позволил комментаторам выразительно охарактеризовать роль многих «чужих» текстов в оригинальном творчестве и судьбе Пастернака -- здесь много ярких наблюдений, судя по всему, предполагающих суммирование и развитие.

Если первые шесть томов (при всей весомости новаций) обрадуют в первую очередь филологов (или тех ценителей, чья любовь к Пастернаку обратила их в профессионалов), то с четырьмя следующими -- эпистолярными -- дело обстоит иначе. В пятитомнике напечатано 345 писем, в новом собрании -- 1675, почти в пять раз больше. Изрядная доля их публиковалась и прежде, но даже обладатель всех книг и журналов, где печатались письма Пастернака, внакладе не останется. Подборка писем к одному адресату (а публикации в основном были такими) обладает своим сюжетом -- безусловно, интересным (особенно, если это переписка двусторонняя или трехсторонняя -- легендарный, несколько раз печатавшийся диалог Пастернака, Цветаевой и Рильке 1926 года), но уводящим от единства судьбы и личности главного героя. Ныне нам явлена эпистолярная жизнь Пастернака во всем ее объеме: первое из вошедших в собрание писем (гимназическому приятелю Л.Е. Ригу) датировано декабрем 1905 года, последнее (философу Ф.А. Степуну) -- маем 1960-го (до смерти меньше месяца). В преамбуле к эпистолярному корпусу его составители-комментаторы Е.В. Пастернак и М.А. Рашковская подчеркивают: «Дневников и записок для себя Пастернак не вел, и все, что у других писателей составляет содержание ежедневных записей, попадало в письма и посылалось в разные адреса». Отсюда то сочетание головокружительной свободы и смысловой плотности, что сближает многие из писем со стихами и прозой Пастернака. В эпистолярии, как и в корпусе художественных сочинений, едва ли не каждый текст обладает весомой смысловой неповторимостью -- вне зависимости от того, адресуется Пастернак к давнему знакомому или «случайному» корреспонденту. Минуя эпистолярное поле, затруднительно приблизиться к пастернаковскому пониманию истории, его антропологии, этике и эстетике, а равно и к строю личности великого поэта. Для того чтобы оценить явленное ныне богатство, потребен напряженный духовный труд; труд этот не каждому из нас под силу, но, уверен, всякий сколько-нибудь вдумчивый читатель писем Пастернака вынесет из них качественно новое знание о мироздании, истории, человеке, искусстве.

Завершающий том отведен мемуарам и свидетельствам современников. Большей частью повторяя «Воспоминания о Борисе Пастернаке» (выпущены тем же издательством «Слово/Slovo» в 1992 году и сразу стали раритетом), книга дополнена несколькими текстами, обнародованными в последние годы.

Верной ориентации в поэтическом мире Пастернака споспешествует помещенная в первом томе статья Лазаря Флейшмана «Свободная субъективность». Автор -- филолог с мировым именем, в чьих трудах органично соединяются мастерство чуткого к поэтическим нюансам интерпретатора и опыт въедливого историка, умеющего видеть литературу в социально-историческом контексте. Работы Флейшмана -- отличное средство от все еще не изжитой демагогической болтовни об аполитичности и внеисторичности Пастернака. Одновременно с собранием увидела свет монография Флейшмана «Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов» (СПб. «Академический проект»), основательно дополненная сравнительно с первым изданием («Борис Пастернак в тридцатые годы», Иерусалим, 1984). Вновь вспомнив о «жэзээловской» удаче Дмитрия Быкова (см. «Время новостей» от 18 октября), констатирую: нежданно-негаданно 2005 год стал годом Пастернака.

Праздник наш, однако, не без горечи. В книжном магазине «Москва» собрание, осуществленное, кстати сказать, в рамках Федеральной программы поддержки книгоиздания России, стоит без малого шесть тысяч рублей. Считать чужие доходы -- последнее дело, но все-таки полный корпус Пастернака необходим отнюдь не только новым русским и западным славистам. При таком раскладе не знаешь, как назвать «пристойный» пятитысячный тираж. Если иметь в виду нужды русской культуры, он исчезающе мал, если соотношение возможностей тех, кому собрание нужно, и издательского запроса, пожалуй, что и завышен. Необходимо, чтобы собрание встало на полки библиотек (прежде всего университетских): тут свой вклад могут внести и государственные структуры, и издательство (отнюдь не бедствующее), и благотворительные организации. Позволить неподъемности (цены) одолеть необъятность (духа) -- значит отступиться от Пастернака, от его горячей веры в естественность чуда и осмысленность земного бытия. Им ведь сказано: Порядок творенья обманчив,/ Как сказка с хорошим концом.