Занавес открыт с самого начала -- зрители еще только разыскивают места, а на них уже смотрит пустынная сцена, всех декораций на которой -- четыре рыжие колонны, придвинутые к кулисам справа и слева. Рим -- значит, должны быть колонны, но главные в оформлении Даниэля Жаннето не они. К колосникам за четыре конца подвешено огромное серое полотнище, оно как будто прогибается под собственной тяжестью и кажется подушкой, придавливающей сцену. Высота сцены уменьшается из-за нее вдвое, и сразу создается ощущение тяжести, прессующей людей. Это вообще-то небо; на ткань периодически проецируются какие-то мутные разводы облаков, а в финале -- легкий снегопад. Все заканчивается зимой, как и предполагал Вивальди.

Нет, у него не было балета «Калигула». Николя Ле Риш, один из лучших танцовщиков Парижской оперы, впервые решивший стать сочинителем танцев, выбрал для дебюта цикл скрипичных концертов Вивальди «Времена года». Весна, лето, осень, зима -- концертов четыре, Ле Риш же сделал пятиактный балет (но совсем маленький -- полтора часа, без антракта). Для пятого акта он взял по одной части из каждого концерта, то есть когда Калигулу убивают, как бы запустил его жизнь на повторную ускоренную перемотку. Кусочек весны, чуть-чуть лета, фрагмент осени, и пожалуйста, героя уже прирезали.

Калигула у Ле Риша совсем не герой, он актер и творец, слишком увлеченный своими фантазиями, чтобы быть хорошим администратором. Логично ждать, что использован будет расклад персонажей, предложенный в пьесе Камю, -- не тут-то было. В центре мира Ле Риша, как у всех балетных, танец, а не литература; и вся история Калигулы становится историей театральной, историей прихода молодого худрука в знаменитую балетную труппу.

Недаром четыре акта разделены интермедиями с участием мима Мнестера (Лоран Илер) -- это символ актерства, холодного и великолепного, совершенно безжалостного в своем совершенстве. Труппе в целом до такого совершенства далеко, но эта труппа выучена, работает слаженно, синхронно. Вот восьмерка молодых людей, то приседающих в деми-плие, то чинно выписывающих маленькие круги; в момент торжественного шага одна рука горделиво поднята вверх, другая правильно округлена перед собой -- все они видят себя премьерами, выходящими на вариацию. Они встречают Калигулу (чуть приподнимается черный задник, за ним видна высокая белая лестница с узкими ступенями, по ним спускается император -- и сначала видны только стопы), сидя на коленях, -- правила знают! -- но как только Калигула делает на сцене первые шаги, поза меняется. Они уже демонстративно чуть расслабленные наблюдатели, сидят на полу, одна нога согнута в колене -- и все по окружности сцены, как вокруг скатертки для пикника. Ну да, они его съедят.

Потому что он не герой, совсем не герой. И не умеет учитывать их желания: вот выходит ему показываться четверка танцовщиков, стараются, взлетают в больших прыжках -- а он заговорился с девушкой и в их сторону не смотрит. И сам немного может. То есть Джереми Белингар -- танцовщик вполне квалифицированный, но все выходы Калигулы, кроме последнего, предсмертного, специально окрашены цветом физической немощи, Калигула, сделав несколько движений, бьется в эпилептических конвульсиях.

Балетмейстеру, чтобы руководить труппой, нужна хотя бы одна верящая в него балерина. Калигула хочет получить луну с неба. Вот она, пожалуйста: девушка в традиционно белом балетном платьишке (Клермари Оста) ведет с ним диалог, слишком уж напоминающий диалог Юноши и Смерти в знаменитом балете Кокто -- Пети: она также гневно топчется на пуантах, рвется у него из рук и наконец сбегает. Последней опоры в труппе нет -- и Калигула идет вразнос.

Делает человека лошадью (большая сцена, где Калигула вываживает по кругу танцовщика на длинном поводке; артист старательно воспроизводит манеры гарцующего четвероногого), уволакивает с собой вверх по лестнице двух молодых людей покраше -- они возвращаются совсем потерянные, с вжатыми в плечи головами. Не обращает внимания на совершеннейший разврат -- падение нравов выражено гимнастически. Например, стоп-кадр, весь «гуляющий» кордебалет замер, пара человек стоит в следующих позах: колени уперты в пол, нос также, а пятки подняты вверх. Еще у кого-то вытянуты вверх рука или нога. Наиболее ленивые (или скромные?) просто лежат на спине, закинув ногу на ногу.

Линия сенатора Хореи (Вилфред Ромоли), возглавившего бунт против Калигулы, разнообразием не отличается: танцовщик-премьер, аккуратно намечающий свои па, приходит просто в ужас от немотивированных порывов руководства. Калигула то промчится по сцене, то прыгнет как-то дико -- и снова его унесет куда-то, а Хорею передергивает от отвращения. Сама сцена убийства поставлена как совершенно детская -- и артистическая, несерьезная -- потасовка: посмотрели очередной показ сочинителя, кинулись толпой, показушно помахали кулаками, разбежались. И последний монолог Калигулы -- тоже почти до финала неясно, окрашен ли кровью или клюквенным соком. Слишком картинно танцовщик прижимает руки к животу, но вдруг по воле хореографа делает круг больших прыжков с вращениями в воздухе. (Кажется, императору мерещится, что он Солор? То есть танцует главную мужскую роль в главном спектакле?) И снова еле бредет...

Пока не падает на авансцене. Участь всех слабых в театре, естественная, как смена времен года.