Вологодский предприниматель, специализирующийся на заготовке клюквы, и председатель «Вологодского народного движения» Михаил Суров еще и коллекционер. В его уникальном собрании десятки тысяч предметов деревенского быта -- не только иконы и наивная живопись, но и рукописные книги, набойные и пряничные доски, стекло, дуги, гончарные изделия, староверское литье и многое другое. В 80-е годы за свою собирательскую страсть он семь лет отсидел в тюрьме. А сейчас выставка его коллекции под названием «Крестьянское искусство Вологодской области» работает в одном из самых престижных залов столицы -- Московском центре искусств. Об истории своего собрания Михаил СУРОВ рассказал нашему корреспонденту Инне БАРЛЕБЕН.

-- Как вы стали коллекционером?

-- Все началось еще в школе. На уроках истории чувствовал, что что-то от меня скрывают. А было интересно узнать, как жили люди, что и почему делали. Семья не влияла. Отец, Василий Васильевич, был заместителем начальника уголовного розыска области, мать -- продавцом. Я коренной вологжанин. Насколько удалось проследить родословную с XVII века, все мои предки были крестьяне, но такими сильными, что за 20 лет до падения крепостного права себя выкупили.

-- С чего все-таки началась коллекция?

-- Нам рассказывали про монеты -- это было в 8-м классе, -- почему рубль назывался рублем, про торговлю. Я пошел на реку Вологду и прямо на берегу после прилива насобирал монеток... Потом были наконечники, в 10-м классе -- книги. Рукописные книги. Пытался читать. Знал устав, полуустав. Потом иконы.

-- Дорого это тогда, наверное, стоило -- для школьника-то?

-- Когда я начинал собирать, иконы недорого стоили -- 3--5 рублей. И никто их не прятал. Год был 71-й, 72-й. По области уже ходили бородатые москвичи. Все стали понимать, что это добро.

-- А когда вы поняли, что ваша коллекция настоящая, а не игра?

-- Сразу понял, что надо рассовывать по кляссерам, систематизировать по годам, по отличиям, по содержанию меди, серебра. Когда меня забирали в 80-м году, у меня было около 40 рукописных книг.

-- Почему вас посадили?

-- В 80-м году, накануне Олимпиады, знакомые милицейские люди предупредили, что есть инструкция по поводу бомжей, проституток и коллекционеров -- усилить бдительность. Про коллекционеров -- пресечь попытки провоза в Москву и продажи иностранцам национального достояния. Инструкции из Москвы выполнялись тогда у нас безукоризненно. Нас было 11 человек, кто занимался иконами и стариной, пятерых я вообще не знал. Мне приписали нарушение правил о валютных операциях -- за монеты. Доллара я тогда еще и в глаза не видел. При обыске вытащили все серебро, старые и иностранные монеты, и объявили это накоплением драгметаллов. Этого было достаточно. Еще мне приписали спекуляцию: «Собирал иконы для спекуляции, но наживу получить не сумел по не зависящим от него обстоятельствам». Такая вот формулировка.

-- И что было дальше?

-- 7 лет. Устюжна -- у нас есть город такой старинный. Его основные достопримечательности -- колония усиленного режима и церковь XVII века. Вину свою не признал и все 7 лет пытался доказать, что я не верблюд. Не получилось. Потом была амнистия, от которой я отказался.

-- И как вам там жилось?

-- Братва. Землячество. Все вологодские. Я знал, что я ни в чем не виноват. От этого было немного легче. Созрела ненависть и к государству, и к законам. Она там у всех была, но у меня больше всех. Я, как освободился, стал в первых рядах антикоммунизма. Когда началась перестройка, понял, что я не одинок. Мы организовали из молодых кооператоров общественную организацию «Вологодское народное движение». По области скинули 19 памятников Ленину, заканали нашу КПСС, разгоняли их митинги, участвовали в обоих путчах -- в первом на стороне Ельцина, во втором против коммунистов Руцкого. И в Приднестровье ездили -- русскоязычных защищать.

-- А когда же вы занимались коллекцией?

-- Коллекционирование -- это не алчность. Это хроническая болезнь. В 87-м году я организовал кооператив. Из семи первых кооператоров я один в живых остался: двое повесились, один исчез, одного убили, двое умерли. Я занимался торгово-закупочной деятельностью, потом заготовками дикорастущих ягод. Продавали мы в Финляндию 500 тонн клюквы ежегодно. Теперь в основном поставляю в Москву. В тех труднодоступных районах, где растет клюква, я и собираю свою коллекцию. Сам постоянно объезжаю свои точки -- их 56. Что-то люди сами приносят. Отбираю -- что в коллекцию, что в спецхран, на реставрацию, в обменный фонд или в фонд продаж. У нас есть и маленький подарочный фондик, и тот, из которого мы делаем выставки. Плачу по-разному. Простая прялка -- 50 рублей. Самая моя большая покупка -- 25 тысяч. Шкаф купили с жанровыми сценами за 12 тысяч рублей. Книги и иконы могут стоить дороже. 18,5 тысячи заплатил за кокошник-борушку с жемчужинами.

-- Вы что-то продаете или только собираете?

--- Что-то -- ключи, подойники, трепала -- мы продаем на московском развале. Практически все деньги, которые там зарабатываю, там же и трачу. Там попадаются вологодские вещи. Колокольчик подписной стоит 200 долларов.

-- В Вологодской области, наверное, все дешевле, чем в столице, и собирать проще?

-- Все хорошие вещи разошлись по коллекциям. В деревне сейчас редко найдешь колокольчик. Вытаскивали вещи из Питера, Брянска, Омска, Львова. В Берлин ездил. Привезли 18 великоустюжских шкатулочек с чернью, нехорошими людьми вывезенных. Мы их вернули обратно -- очень большую сумму заплатили.

-- Вы все время говорите «мы» -- кто это?

-- У меня помощники, друзья, есть коллекционеры в Вологде -- их уже много. Сильные, достойные люди, но они никогда не показывают свои коллекции, боятся, что отнимут. У одного есть 40 колокольчиков, но он даже мне показал лишь девять. У другого -- хорошая портретная живопись, детские портреты XVIII века -- такие щечки розовые. Фотографии показал, а сами портреты -- нет. Боятся, потому что знают, что с нами, коллекционерами, сделало государство в лице музеев. Наши музеи формировались на основе грабежа и бандитизма. Вред, который принесли наши музейщики, намного превышает Гитлера и Наполеона вместе взятых. Мое возмущение -- почему мы, коллекционеры, за возможность знать и любить свою историю и изучать ее шли в тюрьмы и лагеря, а они, музейные работники, смиренно выполняли все распоряжения государственных подонков? И если будет у нас варвар у власти, опять все отнимут.

-- Что у вас забрали?

-- У меня отняли 96 икон, все монеты, все марки, открытки, полотенца, детали женских костюмов, 40 книг.

-- Где все это оказалось в результате? В музее?

-- Потом в магазине я купил шесть своих собственных икон. Этот факт дважды публиковался в вологодской прессе, и никто не смог возразить. И прокуратура не объяснила, как они туда попали.

-- Сколько сейчас вещей в вашей коллекции?

-- Всего на 1 января у меня было 117 тысяч предметов.

-- Но ведь все это необходимо хранить и охранять. Нужны помещения, знания, люди, охрана в конце концов.

-- Ни одному человеку не придет в голову украсть шкаф или дугу. Бывало, у гаража оставляли эти шкафы на три дня, и никто не брал. Такое отношение в деревне и в городе до сих пор ко всем этому. А если возьмут, обратно заберем. И храним все хорошо. Лучше, чем в музее. Моя коллекция идет не по стандартам музейного учета, разработанным в 1952 году. У меня каждый предмет снимается на цифровой аппарат, записываются все данные, необходимые для описания, а еще прикладывается небольшая история. Например, мужик говорит: это бабкино, а этим дед глаз уполномоченному выбил. Мои сотрудники получают до двенадцати тысяч, а наши музейщики только полторы.

-- Какие дальнейшие планы?

-- Написать вторую книгу. Если не посадят. Клюква нужна всегда, поэтому будем работать и собирать. Хочу открыть музей в заречной части Вологды. Есть хорошие дома, но реставрация будет стоить миллионов семь. Пока таких денег нет. Когда у меня будет музей, я смогу сказать в музейном деле свое слово. Пока это секрет, вот когда скажу, тогда будет -- ух! Открытие назначено на 2005 год. Надеюсь, тогда отношения музейщиков и коллекционеров изменятся к лучшему.