Столица в последние дни стала местом столкновения двух форм певческого искусства. Вокаломаны, как известно, любят все: и залихватское штукарство, и пронзительную задушевность, исторгающую потоки слез. Настоящего праздничного вокала в Москве повседневной маловато, и потому на концерты звезд народ ломится как на Ходынке.

В Концертном зале имени Чайковского прошел первый концерт из серии «Искусство колоратуры» -- публике была предъявлена корейская примадонна Суми Йо. В Светлановском зале ММДМ состоялся парадный концерт московской сопрано Хиблы Герзмавы и органистки Людмилы Голуб -- с участием роскошного новенького органа.

Концерт вокалистки с оркестром (арии вперемежку с увертюрами) и органный концерт с участием певицы (с обязательными аве-мариями) -- жанры, прямо скажем, малохудожественные и обязанные своим появлением только законам рынка. Успех певца зависит в конечном счете от того, сумеет ли он преодолеть законы этих «дефиле» и показать свою артистическую независимость от законов жанра.

Обе певицы блистают в белькантовом репертуаре. Суми Йо пела-перепела все самое трудное из этой области на лучших сценах мира. К лучшим ролям Хиблы Герзмавы относятся Адина в «Любовном напитке» в Москве и Барселоне, Лючия в Санкт-Петербурге и глинкинская Людмила в обеих российских столицах. Их карьеры находятся на разных стадиях -- Суми Йо получила первое благословение от Герберта фон Караяна и вот уже двадцать лет блистает в разных уголках планеты. Хибла Герзмава отмечена благословением Елены Образцовой, вручившей ей Гран-при на Конкурсе имени Чайковского; десять лет она поет прежде всего на сцене Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, выступает за рубежом, но статуса международной примадонны (пока еще) не приобрела.

Суми Йо вышла на подмостки в сногсшибательных туалетах, струящихся, низбегающих, сверкающих и ослепляющих. Сверкать и слепить публику она стала самыми шлягерными ариями -- Беллини, Доницетти, Верди, все на одно лицо, колебали воздух замысловатыми коленцами под аккомпанемент весьма среднего оркестра под руководством вялого Юрия Симонова. Драматургия концерта оказалась из рук вон плохой: из сцены сумасшествия Лючии, например, выбрали только серединку и лишили музыку естественной логики. Никаких героинь на сцене не появлялось, были только рулады, оставившие лично меня совершенно равнодушным. Я всегда наивно считал, что искусство колоратуры дано певице для того, чтобы выразить свой огромный и хрупкий внутренний мир, этому научили меня Каллас и Сазерленд. А без начинки эти вокальные штучки, да еще спетые плоским голосом, превращаются в финтифлюшки. Стало смертельно скучно. И только исполненные на бис куплеты куклы Олимпии из «Сказок Гофмана» Оффенбаха вывели меня из грез в сопровождении чириканья: тут вокалистка сыграла хоть какую-то роль, окончательно приручила публику и даже обменялась жантильным поцелуйчиком в губки с услужливым маэстро.

На концерте в ММДМ тоже не все прошло гладко. Великолепной органистке Людмиле Голуб хотелось блеснуть талантом, явить новый орган во всей его красе, и потому вокальные номера по старинной части (в основном XVIII век) она обрамила слишком уж мощными и звучными сочинениями Баха. Драматургия первого отделения хромала и была похожа на построение органного вечера советского типа. Но Хибла Герзмава боролась с этой драматургией совсем неагрессивными способами: она, которой легко даются всяческие самые замысловатые коленца, хотела донести прежде всего настроение, внутренний строй каждой арии. Герзмава тоже надела необычайно красивое платье, но оно не слепило, а привлекало взор. Точно так же голос, округлый, окруженный куполом, сливочно-мягкий и нежащий слух, не дразнил и не кривлялся, а просто рассказывал разные душевные истории. Конечно, когда в ариях Генделя надо было фиоритурствовать, певица с удовольствием пускалась во все тяжкие, летала вслед за лодочкой во время бури с волны на волну или причитала над горестной судьбой с тонким чувством меры.

Зато второе отделение выстроилось наилучшим образом. От расчисленных, скрашенных бюргерской уютностью вещей Регера через бескрайний католический мистицизм Мессиана к безоглядной, наивной открытости спиричуэлов обе артистки шли рука об руку. У Голуб здесь была своя кульминация -- пьеса под названием «Поединок смерти и жизни», в которой визионерский максимализм Мессиана прозвучал с какой-то диковатой пронзительностью. Герзмава точно ощущала внутренний строй каждой пьесы, она стремила регеровские молитвы не в небо, а в теплый домашний угол, выводила простые линии мессиановского мотета с внетелесной ангельской чистотой, а для спиричуэлов, которые вообще-то полагается петь только «хранителям жанра», нашла широкие, залихватские краски, которые открывали нам небо во всю ширь.

Все-таки странно, что Хибла Герзмава, единственная московская белькантовая певица, не стала пока «статусной» примадонной даже у нас. Но когда слушаешь ее пение, кажется, что находишься где-то там, в Лондоне или Париже: такому стильному, умному, естественному и красивому пению трудно доказывать свои права в Москве.