Английское трио -- Грэм Вик (режиссер), Пол Браун (художник) и Стюарт Бедфорд (дирижер) по приглашению Большого театра сделали так, что в Москве наконец появилась собственная «Волшебная флейта» -- едва ли не самая увлекательная, очаровательная, загадочная и культовая опера Моцарта. Она не ставилась в Большом сто лет. В разговоре Вик настаивал на том, что ему невероятно приятно ставить «Флейту» именно в России -- где есть большая литературная традиция всякого рода гротеска и «чувства приключения» в культуре, но при этом нет никаких постановочных и исполнительских традиций, касающихся Моцарта и его «Флейты». То есть можно рассказывать оперу практически неподготовленному зрителю почти веселым языком и со всеми подробностями. Говоря о ситуации чистого листа, Грэм Вик едва ли не потирал руки, и глаза его горели. Одним словом, нам наконец должно быть приятно чувствовать себя дикарями. За эту дикость нас не то что почти не высмеяли -- вознаградили. Спектаклем, аппетитно и дотошно пересказывающим путанную моцартовскую историю.

Еще до премьеры Вик обнародовал идею сделать из «Флейты» не величественное шоу на масонские темы, а бульварный театр. «Вам что-нибудь говорит это словосочетание?» -- хитро прищуривался Вик. Собеседники готовились было ответить что-нибудь про Петрушку или английский городской театр. Или немецкий зингшпиль. Кто-то мог в этот момент подумать и про ниспровергание основ -- комплект «Большой театр, бульвар и площадные шутки» способен вызвать шок в умах пуристов. В итоге опасения и ожидания вылились в милейшее представление, где все начинается с расписанной в стиле граффити и сразу сломанной стены (ломает ее вываливающийся в дырку человек в трусах -- красавец-принц Тамино), а заканчивается построением новой серенькой стеночки. Ее строит довольный и гордый народ -- попадьи, клоунессы, кухарки, сильфиды, тяжелоатлеты, калеки, мрачные распутины с окровавленными топориками, какие-то тимошенки и бог знает кто еще. А над ними в небе на диване едут новобрачные -- Тамино и Памина. «Стенобитная» концепция выглядит чуть надуманной и натянутой, все прочее же естественно, легко и уморительно смешно -- мрачные и хлесткие шутки, зубодробительные трюки (чего стоят одни свисающие с неба и болтающие ручками мудрецы, или Храм света, представляющий собой солярий), английский юмор бульварно-аристократического толка на русские и общемировые темы (свита Царицы ночи в ментовской форме, обрисовывающая мелом труп, три мальчика, выезжающие на огромных игрушечных утятах -- словно только что из детской ванной, Папагено, который мечтает о Папагене и курит огромную самокрутку с чем-то до слез смешно дурманящим). При этом ни одна из виковских острот, виртуозно использующих российские реалии или просто выстраивающих на сцене отменный и изящный балаган, не опускается до дурного вкуса, не ломает моцартовских линий, не перекраивает сюжет и не взламывает представлений о моцартовском величии.

Сложнее с музыкальной стороной. Во-первых, и это относится уже к исполнительским возможностям Большого театра, здесь не вполне решена проблема немецкого языка -- не только в пении, но и в разговорных эпизодах, коих огромное количество и которые по большей части звучат довольно-таки натужно. Лучше (в том числе вокально) справляются Тамино (Марат Галиахметов) и Зарастро (Валерий Гильманов). Есть много очарования в вокале Анны Аглатовой (в премьерном составе -- Папагена). Но все же если бы не блестящий Папагено -- Флориан Беш, который прям аж сияет как пятак в своих модно-потрепанных кумачевых трениках, исполнен живого актерского обаяния и демонстрирует отменное владение стилем, -- ансамбль выглядел бы по-ученически. Работа дирижера Стюарта Бедфорда кажется внимательной и даже героической -- он подхватывает отстающих и догоняет опережающих, но это скорее работа поводыря, нежели мастерский фейерверк. Оркестр точен и по-театральному ярок (в нем даже звучит какая-то «машина ветра»), хотя и чуть криклив, темпы концептуально соответствуют виковским идеям относительно черного юмора на темы смерти (они торжественны и, скажем так, фунерабельны), но при этом иногда кажется, что ученик принес наконец выученное в поту произведение на урок профессору. Он горд и тщателен, он демонстрирует динамику и агогику, но вдруг оказывается, что все это нужно играть в четыре раза быстрее. Только тут ученик понимает, что у него еще все впереди.

Перед Большим театром теперь стоит задача овладения моцартовским стилем, но важно, что еще вчера эта задача вообще не стояла, и первый шаг, острожный, но не в пустоту, уже сделан. Спектакль легко и приятно смотреть -- звуча аккуратно и так, словно труппа преодолевает испытания огнем и водой (пока еще не медными трубами), он выглядит не как школьный урок, а как блестящий, увлекательный театр.