Вор в законе Джаба Иоселиани 19 августа 1991 года, как и полагается уважающему себя человеку его «профессии», отбывал очередной срок -- теперь он уже и не вспомнит, за что. «Место у форточки мне всегда гарантировано», -- любит повторять Джаба. Путч сделал его политическим деятелем -- прошло всего несколько месяцев, и Иоселиани, освобожденный соратниками-мхедрионовцами из тюрьмы, вместе с лидером «Национальной гвардии» Тенгизом Китовани возглавил Грузию после свержения Звиада Гамсахурдиа. Звиад, яростно обличавший коммунизм и Советский Союз, 19 августа фактически поддержал московских путчистов, подписав тем самым себе смертный приговор. От него незамедлительно отвернулась «Национальная гвардия». Позже к ней и присоединился «Мхедриони» -- отряд «Всадников» с большой дороги Джабы Иоселиани. Впоследствии именно Джаба развернул Грузию лицом к Шеварднадзе -- он был инициатором его возвращения. «Вайме, что я наделал, он уже в первый день собрал партактив», -- сокрушается 10 лет спустя Иоселиани. За эти годы он познал и вкус безграничной власти, и возвращение на нары после обвинения в совместном с Игорем Гиоргадзе покушении на Шеварднадзе. Теперь он снова возвращается в политику. Смутное время, наступившее в Грузии в эпоху ГКЧП, востребовало такую неординарную персону, как Джаба. Судя по его нынешнему не только воровскому, но и политическому авторитету, волны, пошедшие от путча, еще не улеглись...

-- Как вы сегодня оцениваете ГКЧП и последовавшие за этим события в Грузии?

-- Такое впечатление, что коммунисты в последний раз попытались развернуть колесо истории. Но эти искусственные попытки провалились, получился крематорий. ГКЧП показал и истинное лицо Гамсахурдиа. Он хорохорился, кичился своим антикоммунизмом, диссидентством. И сдал все в один день.

-- Шеварднадзе сказал, что предвидел опасность наступления диктатуры, поэтому и ушел столь эффектно с поста министра иностранных дел, предсказав возможность переворота.

-- Ну, у него обостренный нюх на интриги, кремлевская школа. Он тогда почуял, что его карьера в опасности. Его бы убрали, вот он и сыграл на опережение. Сделал жест великого демократа. Это у него есть -- играть на опережение. А так он вообще никому не доверяет.

-- Как литератор, с кем вы сравнили бы Шеварднадзе?

-- Он Тартюф. Этим все сказано.

-- Вам 75 лет, но вы возвращаетесь в большую политику, осенью будете баллотироваться в парламент. И это после пяти лет тюрьмы по обвинению в покушении на Шеварднадзе. Что не дает вам успокоиться?

-- Я иначе не могу. Я всю жизнь, и на тюремных нарах тоже, боролся за свободу личности. В парламенте я получу не только трибуну. Еще надеюсь, что сохранилась небольшая группа депутатов, к которым народ не потерял доверие, и они будут со мной. Надо и «Мхедриони» реабилитировать. Восемьсот человек в Абхазии погибли. Хороший мхедрионовец -- мертвый мхедрионовец... И еще я все сделаю для того, чтобы упразднить президентский институт. Хватит уже с этими амбициями. Пусть будет парламентская республика. Пусть на работу в парламент ходят, на трудную работу.

-- Но вы же сами, получив после бегства Гамсахурдиа власть, призвали Шеварднадзе, против которого сегодня выступаете.

-- После революции -- я имею в виду смену власти -- Грузия оказалась в полной изоляции. Нужно было, чтобы правительство возглавил человек, обладающий международным авторитетом. Тогда не было лучшей кандидатуры, чем Шеварднадзе. Ельцин его знал, знали Буш, Геншер, Мэйджор, Коль. Мы звали его в Грузию исходя из исторической необходимости. А получилось все наоборот. Он не смог уйти от коммунистических стереотипов, не прыгнул выше головы. С 1995 года, свалив все беды на «Мхедриони», стал создавать полицейское государство. Его настоящее дело не интересует. Знаете, он однажды сказал мне откровенно: «Главное не в самом деле, а в резонансе от него».

-- Среди того, что Грузия потеряла в последние годы, -- добрые отношения с Россией.

-- Ну, в этом и Россия тоже виновата. Хотя, особенно в последнее время, и политика Грузии. Что делать? Я предлагаю провозгласить нейтралитет. Да, выведем российские войска, но не введем американские или турецкие. Или вот чеченская проблема. Будь мы нейтральны, не пропустили бы на территорию страны вооруженных людей -- только беженцев. А я своих связей с Россией не теряю. Вот в сентябре приеду в Москву на презентации издания на русском языке двух моих полудокументальных книг, написанных в последние годы, -- «Три измерения» и «Страна Лимония». «Три измерения» я написал в сыром подземелье, в знаменитом изуверскими истязаниями заключенных 5-м изоляторе МВД. Ни воздуха, ни дневного света. Писал на случайных клочках. Следователь принес одну из моих книг, попросил надписать. Наверное, думал, что меня скоро не станет. Смертную казнь еще не отменили, а обвиняли меня во всем -- и в терроризме, и в убийствах, и в кражах хозяйственной утвари во время военных действий. Я тогда написал следователю на собственной книге: у истории глаза совы. Они большие, но днем не видят. Зато ночью ее взор проникает в самую глубину. Как история на расстоянии. Современники моих книг живы, и они названы пофамильно. Я писал о том, что было, как я, правитель страны, обладающий всей полнотой власти, пригласил на свое место другого, пусть даже более достойного. Я был председателем военного совета, но уступил это место Шеварднадзе, стал замом. Прошло три года, он стал президентом-диктатором, а я парламентарием-узником. Мой рассказ о новейшей истории Грузии и -- эпизодически -- России.