Во время просмотра сначала казалось, что это архивная картина, невесть откуда появившаяся сегодня. Беспринципный директор уральского завода Дроздов в приглушенно-колоритном исполнении Виктора Сухорукова не давал ходу изобретению бывшего учителя физики Лопаткина. Жена Дроздова, которую снова играет фирменное лицо предыдущего фильма режиссера -- «Берегите женщину» Светлана Ходченкова, кутаясь в серый каракуль, посматривала из-под разлетных бровей на худющего, скуластого фронтовика-изобретателя (дебютант Михаил Елисеев). Карьеристы-инженеры плели козни вокруг какой-то машины, которая должна была сделать переворот непонятно в каком производстве. Они воровали с ватманов Лопаткина идеи, выдавали их за свои и тормозили социалистический прогресс. Даже справедливый инженер-генерал, крепко поддержанный медийной харизмой Александра Розенбаума, ничем не мог ему помочь. За все это негодяя Дроздова переводили из уральской Музги в партийно-правительственную Москву, давали крупный пост и позволяли дальше измываться над Лопаткиным, который тоже переезжал в столицу в поисках правды. Меж тем жена Дроздова с помощью бойкой домработницы искала, как девушку без адреса, поразившего ее воображение изобретателя. И, найдя его в комнатушке полубезумного профессора-рационализатора (Алексей Петренко), продавала каракуль, чтобы помочь материально, потом бросала мужа и получала рай в шалаше. Лопаткина же судьба бросала из огня да в полымя -- то коварно возносила в закрытое КБ по приказу функционера в исполнении коммуниста-капиталиста Владимира Семаго, то отправляла в сталинские лагеря уже на излете диктатуры мимолетным росчерком следователя с лицом Евгения Гришковца. Бывшая жена Дроздова ждала его возвращения, воспитывая потихоньку сына все в той же коммунальной комнате больного шпиономанией гения-изобретателя. Тем временем Александру Розенбауму удавалось разыскать Лопаткина и перевести его в зону, населенную одними гениями. Кажется, они делали ракету, которая то ли отправит на орбиту первый спутник, то ли первую бомбу.

Ни тени юмора во всем этом, конечно же, не было -- ерническая интонация возникает только при пересказе всего увиденного. А на экране явно торжествует «Сказание о земле Сибирской», помноженное на «Дело Румянцева».

Говорухин намеревался передать дух времени средствами киностилистики того времени -- черно-белое изображение, четкое деление персонажей на «черных» и «белых», высокая риторика в бытовых диалогах, плакатный лиризм, пафосная музыка, почти беспрерывно комментирующая душевное состояние героев. Однако практически все было против интересного замысла и прежде всего сам режиссер, не видящий, судя по его скупым высказываниям на пресс-конференции, разницы между обманкой-подделкой и стилизацией. Промашка с музыкой очевидна -- Брамс к концу 40-х -- началу 50-х годов не имеет отношения. Но не в нем дело. Как говорится, губит людей не пиво -- губит людей вода. Экономная и практичная задача сделать из одного материала и фильм, и сериал читается практически во всех картинах, показанных на фестивале. И везде, конечно же, побеждает сериал, которому никакая стилизация не нужна, а нужна обманка. Актеры, наверняка чувствовавшие себя неловко в столь выморочном сюжете, тоже предпочли сложной стилистической задаче сериальную подделку -- и стали работать над собой «по Станиславскому» в меру своей испорченности. В итоге у большинства получился обычный пережим. Что привело к тому, что медийные персоны, показавшиеся в ролях-камео, придают больший объем истории, чем главные герои. Органичен на экране только Виктор Сухоруков, по роли которого рука режиссера явно прошлась с ножницами и зачем-то урезала главного злодея. По-видимому, слишком сложной и привлекательной натурой выглядел товарищ Дроздов рядом с картонным дуэтом жены-изменщицы и аскета-изобретателя. Возможно, что в сериал эта актерская работа войдет полностью и ею можно будет по-настоящему насладиться. К тому же он действительно играет главного злодея. Да и ярчайшая индивидуальность Сухорукова как нельзя лучше подходит для стилистических упражнений. К тому он актер умный и знает, где надо добавить клоунады, а где наступить на горло собственной эксцентричности. И эта роль, конечно, прибавляет ему профессиональные очки.

Как ни странно, именно Сухоруков играл то, что было написано в романе, легшем в основу фильма, -- яркую серость. Несвоевременное желание Говорухина искренне перенести на экран «крамольный» оттепельный хит 56-го года, это образцовое произведение соцреализма с человеческим лицом, легко можно объяснить. Относительная свобода обращения Владимира Дудинцева с реалиями только что разоблаченного тоталитаризма, наверное, для многих людей старшего поколения так и осталась знаком подлинной творческой свободы и художественной зрелости. И они никогда не смогут увидеть то, что на самом деле это суконная производственная проза про интриги вокруг машины для центробежной отливки канализационных и прочих труб, «смело» припудренная двойным адюльтером, демонизмом карьериста Дроздова и нравственными подвигами инакомыслящего изобретателя-ригориста Лопаткина, проповедующего свою машину как святое писание. Объяснимо и другое: режиссер слишком смело расширил историю изобретателя, дописав несколько эпизодов к роману. У Дудинцева в финале герой довольно быстро выходил из тюрьмы -- в его деле разобрались и восстановили справедливость, хеппи-энд. Додуманные мытарства Лопаткина по зонам, его работа в высоколобой шарашке, доящей идеи из гениев, и вереница добрых генералов-начальников (одного из них сыграл сам Говорухин), чующих носом будущую оттепель, явно работают на будущий сериал, отнимая у фильма право называться кинопроизведением. Первая же сцена романа Дудинцева, где был сочный и очень киногеничный эпизод, была безжалостно вырезана ради того, чтобы впихнуть на экран побольше сюжетных поворотов. А там вернувшийся на Урал Дроздов ехал со станции и кормил жену столичными апельсинами, выбрасывая корки на снег, откуда их подбирали мальчишки, такого лакомства сроду не видавшие.

Киностилистика сейчас напоминает те самые апельсины -- зрителям достаются в лучшем случае только корки. Однако они и этим довольны. На финальных титрах зал взорвался аплодисментами, и, похоже, судьба Гран-при была решена.